Утром я проснулся рано. В палатке был полумрак. На войлочной подстилке крепко спали Бойка с сыном, раздувая бока спокойным дыханием. А рядом с ними, подпирая сгорбленной спиной стул, сидел дед Прохор.
«Не ошибся ли он палаткой?» — подумал я.
Нет, старик сидел за работой, обложив себя шорными инструментами. Он чинил сыромятное путо[3], пронизывая его толстым шилом, и, сощурив глаза, долго тыкал в дыру обмусоленным концом ушивальника. Его самодельная трубка лениво дымилась, наполняя палатку едким дымом крепкого самосада. Малейший шорох на подстилке заставлял деда Прохора отрываться от работы. Он медленно поворачивал голову и заботливо смотрел на отдыхавшее семейство. Его усы, бережно свисавшие на губы, начинали шевелиться, выдавая добродушную улыбку. «Подменил нам кто-то деда Прохора», — удивился я, не веря своим глазам. Он услышал шорох и, погрозив мне пальцем, прошептал:
— Тсс! Спят…
Но щенок проснулся. Он жалобно заскулил и, приподняв голову, начал вертеть ею. А Бойка, увидев возле себя нелюбимого старика, вдруг подвинулась к нему и пронизала его предупреждающим материнским взглядом: дескать, не тронь! Дед же Прохор чубуком трубки перевернул щенка вверх брюшком и, качая неодобрительно головой, долго смотрел, как тот беспомощно махал крошечными лапками, тоскливо взывал о помощи.
— Василь, спишь? Встань-ка, голубчик, — говорил дед шепотом, теребя Василия Николаевича за ноги. — У щенка понос, пропасть может, ему бы лекарства, что ли…
— Где же я возьму ему лекарство?
— Буди ребят: может, у кого порошок какой есть или капли.
— Жалко стало, дед Прохор? А ведь ты вроде не любишь собак!
Прохор отбросил в сторону путо, посмотрел в раздумье на Василия Николаевича:
— Тут, брат, камень растает, а сердце разве выдержит? Ведь к нам она притащила его, из-за нас, понимаешь, из-за людей, кинула собака остальных щенят!
— Значит, помирились?
— Куда денешься в этаком случае? Да ты глянь, Василь, как его корежит! — вдруг вскрикнул дед Прохор, быстро поднимаясь на ноги. — Видно, тебя не дождаться, сбегаю-ка сам.
Вскоре дед вернулся с большой охапкой черемуховых веток. Он подошел к костру, сбросил ношу, взглянул удивленно на нас и улыбнулся.
— Наверно, лишку притащил? — сказал он. — Ничего, зато черемуховая кора куда с добром желудок закрепляет. Все рассмеялись.
— Тут, дед, хватит не только щенку, но и на всех нас. да и на лошадей, пожалуй, — заметил Василий Николаевич.
Часов в двенадцать дня наш караван покинул Систиг-Хем. Продвигались по узкому ущелью к перевалу. Далеко позади шел дед Прохор, ведя на поводу приземистого мерина с объемистым вьюком. Следом за конем бежала Бойка.
