«Бог подаст», — был ответ. В таком положении особо щепетильничать не приходится. Делаешь, что скажут. Тем более что содержать бедную родственницу готовы обычно те, кто не может себе позволить держать слуг. Ну, соответственно и обращаются с ней, как с рабом на галере. Так что уж лучше я побуду шутом. По крайней мере, можно безнаказанно дерзить, острить и даже хамить (не слишком, конечно, потому что место потерять тоже не хочется). Постепенно становишься знатоком человеческой природы. Тебе, например, известно, что люди обожают выслушивать о себе гадости? Потому и валят толпами к проповедникам, чтобы те разделали их под орех. По той же самой причине и у меня никогда не будет недостатка в приглашениях. Самое приятное, что я могу пользоваться чужим гостеприимством, не чувствуя себя при этом ничем обязанной.
— Это не про тебя, Аллегра. Ты сама не знаешь, что говоришь.
— Ошибаешься, дорогая. Когда я говорю, то обдумываю каждое свое слово. И откровения мои тоже всегда очень хорошо продуманы. Когда знаешь, что до самой старости будешь зависеть от других людей, приходится быть осторожной.
— Не говори глупостей! Я ведь знаю, сколько молодых людей делали тебе предложения. Тебе нужно только выбрать.
Лицо Аллегры окаменело:
— Я никогда не выйду замуж.
— Из-за… — Мейзи посмотрела подруге прямо в глаза, и та коротко кивнула.
С лестницы донеслись шаги, дверь распахнулась, и дворецкий объявил:
— Мистер Сигрейв!
Появившийся мистер Сигрейв явно чувствовал себя не в своей тарелке. Этот дом подавлял его роскошью и толщиной ковров. Кроме того, он совершенно не понимал, зачем его сюда пригласили, и, если бы мог отказаться от приглашения, так бы и поступил. Он неловко пожал руку подошедшей к нему девушке и смутно припомнил, что где-то ее уже видел.
— Здравствуйте, мистер Сигрейв, — сказала Мейзи. — Позвольте представить вам мою подругу. Мистер Сигрейв — мисс Керр.
Джон с готовностью повернулся и окончательно потерял дар речи. Он увидел огненно-красное платье, белый бант на гордой греческой головке и существо настолько хрупкое и эфемерное, что оно, казалось, принадлежало иному миру.
Шурша на ходу белоснежной накрахмаленной манишкой, вошел Рудольф Уоттермен, и все общество спустилось в столовую.
Усевшись за стол, Джон поднял глаза, обнаружил, что сидит как раз напротив Аллегры Керр и уже не сводил с нее взгляда. Он прекрасно понимал, что вежливость обязывает его ухаживать за хозяйкой дома, но не мог с собой ничего поделать и просто сидел и любовался девушкой напротив. Она и впрямь была необычайно хороша какой-то странной внутренней красотой. В ее глазах словно мерцало бледное, капризное и неверное пламя, похожее на блуждающие огни, заманивающие путника в трясину.
