Декабрьский день короток: сизые сумерки сгустились, неприметно перешли в темень. Сжался косач в комок, сложил крылья лодочкой и нырнул вниз, прямо в сугроб. А за ним, словно по команде, и остальные птицы попрыгали в белоснежную постель.
Разгуляется ночью метель-пурга, насыплет, наметет высокие сугробы, а птицам покойно в мягкой постели, и тихо, и тепло. Рыжая кума стороной пройдет — не заметит; лыжники проедут — не догадаются, даже ночная хищница — рысь и та не учует.
На пригорке сиротливо вздрагивает от ветра рябина. Вся она усыпана гроздьями ягод; на ветвях покачиваются большие хохлатые птицы. Чу! Нежные звуки свирели…
Сын глаза раскрыл:
— Ни весной, ни летом я таких не встречал!
— И не встретишь, — ответил я. — Зажжет мороз багряным огнем гроздья рябин — и свиристели тут как тут. К нам из тайги по ягоды прилетят.
— А почему они свиристели?
— Видно, от пастушьей свирели птицам название дано…
Сережа подошел ближе. Пепельно-розовые свиристели насторожились, подняли на голове пышные хохолки.
Неподалеку раздался оглушительный выстрел. Стайка снялась с рябины и скрылась в лесу.
Тишина снова огласилась нежными трелями. Сережа проводил птиц долгим взглядом и прошептал вслед: «Красавцы!»
— Еще какие! — кивнул я. — Недаром свиристелей прежде «красавами» величали.
— Смотри, как рябину обчистили!
— Да, поесть они здоровы! Ходил я однажды зимой по Москве. Умаялся и решил передохнуть в сквере возле Большого театра. Сел на скамейку, покупки перебираю. И вдруг над моей головой чавканье и стук: что-то падает, сыплется на землю. Поднял глаза — а на яблонях-сибирках пиршество!
Свиристели расположились на деревьях. Заглатывают мороженые яблочки величиной с вишню, большущие зобы набили. А им все мало. Кругом людской поток без конца, сутолока, автомашины… А птицам хоть бы что! До тех пор, пока все плоды не обобрали, с места не тронулись.
Я и мой отец идем на лыжах по вершине оврага. Ни звука, ни шороха… Кругом таинственные существа: куст орешника похож на спящего клоуна в белом колпаке, елка — на забавного косолапого медведя, верба — на стремительного оленя.
Отец останавливается, стряхивает с шапки снег, достает из сумки полевой бинокль. Прикладывает его к глазам и всматривается в белое безмолвие. Затем приседает и шепчет мне на ухо:
— Плутовка!
— Где?
Отец кивает в сторону и подает мне бинокль. Я долго смотрю вдаль и замечаю лисий хвост, похожий издали на багряный осенний лист.
