— В сто двадцать девятом полку все как есть сволочи!
В глубине, у наших ног, сидит на корточках человек; при утреннем свете его трудно разглядеть; он обеими руками хватается за свои одеяния, скребется и чешется. Это дядюшка Блер.
Он мигает узкими глазками; его лицо покрыто слоем пыли. Над беззубым ртом торчат толстыми желтоватыми комками усы. Руки чудовищно черны; они так грязны, словно обросли волосами, а ладони покрыты жесткой серой корой. От этой скрюченной фигуры пахнет старой кастрюлей.
Он усердно чешется и в то же время болтает с долговязым Барком, который стоит в стороне и наклонился к нему.
— Дома я не такой грязный и черный, — говорит Блер.
— Н-да, бедняга, дома ты, наверно, белей! — замечает Барк.
— Твое счастье, — подзадоривает Тирет, — а то бы твоя женка народила от тебя негритят!
Блер сердится. Хмурит брови (его лоб совсем черный от грязи).
— Чего ты лезешь? А хотя б и так? На то и война. А ты, чучело гороховое, ты думаешь, на войне у тебя не изменился фасад и повадки? Да погляди на себя, обезьянья харя, погань неумытая! Эка, понес околесицу! Бывают же такие дурни!
Он проводит рукой по темной коре, покрывающей его лицо; после стольких дождей она оказалась несмываемой.
— Да и если я такой, каков я есть, значит, я так хочу. Прежде всего у меня нет зубов. Лекарь уже давно сказал мне: «У тебя больше нет ни одного зуба. Этого слишком мало. На первой же остановке ступай, говорит, в естаматологический кабинет».
— Томатологический, — поправляет Барк.
— Стоматологический, — устанавливает Бертран.
— А я не пошел: не хотел, — продолжает Блер, — хоть лечат и задаром.
— Почему же не пошел?
— Да так, неохота возиться, — отвечает он.
— Ты сущий повар, — говорит Барк. — Тебе бы надо заделаться поваром.
— Я и сам так думаю, — простодушно соглашается Блер.
Все смеются. Черный человек обижен. Он встает.
— У меня от вас брюхо заболело, — презрительно отчеканивает он. Пойду в нужник.
Когда его черный силуэт исчез, собеседники лишний раз повторяют старую истину, что на фронте грязнее всех повара.
— Если увидишь чумазого парня с грязным рылом и в грязной одежде, такого, что прикоснуться к нему можно только щипцами, так и знай: наверняка повар! И чем грязней, тем он верней повар.
— Истинно верно! — подтверждает Мартро.
— А-а, вот Тирлуар! Эй, Тирлуар!
Тирлуар подходит, озабоченный, поглядывая туда-сюда; он бледен, как хлор; худая шея пляшет в слишком широком и жестком воротнике шинели. У него острый подбородок; верхние зубы торчат; резкие морщины с глубоко забившейся в них грязью у рта кажутся намордником. По обыкновению, он взбешен и, как всегда, бранится:
