Коричневая, похожая на суп густая жидкость, на ее поверхности то тут, то там возникают янтарные точки. Верна представила себе, что это водоворот, который, вращаясь вокруг собственной оси, увлекает ее в глубину своего серебристого сияния, на самое дно, туда, где уже ничего нет… медленно, медленно вращаясь, вращаясь… глаз безумца. Воронка, наполненная живым, ослепительным ореолом, мерцающим холодным жаром, который устремляется против движения, изо всех сил рвется на поверхность кружки, где возникает едва заметное свечение, радужный блистающий купол.
Верна опустила хлеб в воронку и стала наблюдать, как та исчезает, разрывается, точно тончайшее кружево Тогда Верна вытащила хлеб, пропитавшийся жидкостью, и оторвала кусочек своими ровными, белыми зубами — представив себе, что это плоть ее матери. Сидни, мать Верны, наделила девушку этим проклятьем, этими глазами. Они не позволяли ей увидеть мир таким, каков он есть, каким мог бы быть, каким бывает; потому что она видела его волшебными глазами, которые с тех пор, как ей исполнилось пять, каждый день наполняли ее жизнь ужасом. Сидни, ее мать, занималась тем же ремеслом, что и сама Верна, а раньше этим же промышляла и мать ее матери; Сидни зачала свою дочь от неизвестного, безымянного отца, одного из своих клиентов. Только вот он был наделен генами, наградившими ребенка глазами. Глазами вечности.
Верна изо всех сил старалась напиться, но у нее ничего не получалось. Еще хлеб, еще кружка, еще чиггер с ромом… Она продолжала сидеть в своей крошечной кабинке, твердо решив, что не вернется на аллеи. Вполне возможно, что инопланетянин ищет ее, собираясь затребовать полагающуюся ему долю мерзости и секса — ведь он заплатил деньги, может снова заставить пить напиток под названием «мушсквош». Верна содрогнулась от отвращения; картинки, возникающие в ее мозгу благодаря глазам вечности, были яркими, никогда не исчезали, не покидали ее, не превращались в воспоминания.
Она проклинала свою мать и думала о том, что эта ночь, наверное, бесконечна.
Старая женщина, очень старая женщина, женщина старше любого родившегося в один с ней день человека, кивнула своим костюмерам. И они принялись прикрывать ее отвратительную наготу дорогими тканями. У нее были голубые волосы. Она не произнесла ни единого слова.
Теперь, когда ему удалось справиться с проблемой кровяного давления на волокна в задней доле головного мозга, он не сомневался, что пересаженные органы смогут превратить возникший в мозгу неопределенный образ окружающего мира во вполне осознанное понятие. Он, конечно же, не станет давать никаких гарантий на предмет того, сумеет ли реципиент справиться с потоком впечатлений, возникающих при столкновении с внешним миром во всем его многообразии — который становится во много раз сложнее, если смотреть на него трансплантированными глазами, подвергшимися мутациям, — но его клиентов вряд ли остановит отсутствие таких гарантий. Они устроили самую настоящую очередь. Как-то раз он сказал: «Обычный человеческий глаз в идеале способен различить десять миллионов оттенков цвета; после пересадки — десять миллиардов оттенков или даже более». Стоило ему произнести эти слова, как они попались. Они… она… готовы заплатить сколько угодно. А это как раз то, что нужно, чтобы убраться с этой проклятой планеты, из этой гниющей ямы, которая когда-то называлась Землей.
