– Чертовщина, чертовщина какая-то! – повторял тем временем капитан, и фонарь все сильнее дрожал в его руке. – Черт знает что, да-да! – твердил он совсем уж растерянно.
Сэм тоже успел разглядеть. Вокруг на полу, да и на стенах тоже, на обломках и останках лабораторного оборудования – повсюду была кровь, отрывистыми каплями и темными размазанными полосами. И если бы только кровь. Три безжизненных тела, истерзанных, словно их рвали клещами или когтями, особенно лица, так что не понять, кто есть кто. Лишь полосатые тельняшки, лохмотьями прикрывавшие эти тела, позволяли предположить – то были парни из флотских бараков, мертвые «волки Деница».
Ховен, удовлетворившись, по-видимому, действиями своего Медведя, вдруг обернулся назад, опустил фонарь.
– Вы-то к чему здесь? – рявкнул он на Сэма, который конечно же попался ему на глаза.
– Я с ним, – вызывающе ответил Сэм и показал пальцем на Марвитца, его мысли летели наперегонки, заплетаясь, спотыкаясь и сталкиваясь от всего увиденного. – Мы услышали крики. Герхард сказал – надо бежать, и мы побежали… Чтобы помочь, – уже твердо и уверенно добавил он.
– Что? Помочь? Во-он отсюда! – впервые при нем гауптштурмфюрер вышел из себя. Но все же заорал не очень громко, тревожно при этом оглянувшись на спрятанную под шубой Лис.
Сэм вдруг с очевидностью понял: секунда промедления – и непременно он схлопочет по морде карманным фонарем. Ховен и не думал с ним шутить… Сэм с разумной опаской попятился назад в коридор.
– А вы? Вы чего стали, как призрак моей прабабушки? – рявкнул гауптштурмфюрер на безобидного Линде.
– Я врач. Здесь, как мне кажется, раненые, – несколько перепугавшись, стал оправдываться Эрнст. – У меня с собой комплект первой помощи. Я могу перевязку…
Договорить ему не дали. Робкое бормотание доктора было прервано самым настоящим гомерическим, загробным хохотом. Гауптштурмфюрер уже не сдерживал себя, хотя и непонятно было, что такого смешного он услышал от Линде.
– Идиот! Марш отсюда! Вместе с вашей аптекарской торбой! Чертов клоун! – Ховен развернул доктора вполоборота за шиворот и отвесил бедняге ощутимого тумака по шее. – Волк, ко мне! Хартенштейн, немедленно закройте дверь!
Сэм и доктор, как оплеванные, вышли вон, бормоча ругательства. Линде нес на руках свою сумку, будто младенца грудного возраста, и то и дело поглаживал ее черные кожаные бока, словно просил у аптечки прощения за оскорбления гауптштурмфюрера. Над базой уже вставало солнце. Такая невыразимая, неописуемая словесно красотища, каждый раз, когда Сэм это видел, особенно на гладком фоне чистого неба! Владения снежной королевы и замороженные чертоги античных гигантов, бело-сине-изумрудно-пурпурные, и свет ежеминутно, ежесекундно крутит свой калейдоскоп, превращая весь мир в радугу. А потом сливается в один белый цвет, на который невозможно смотреть, и ты, утирая слезящиеся глаза, вдруг понимаешь, что значит выражение «ослепительно прекрасно».
