Минуточку, Этот звонок не из той серии. Никакой оператор не сообщал мне, что звонок за мой счет.
– Пап, – сказала я, – откуда ты звонишь? Ты все еще в «Эглине»?
О чем я? Куда он денется? Если бы его выпустили, я бы наверняка об этом узнала.
Вот только… от кого? Мама с ним не общается с тех пор, как переехала в Буэнос-Айрес с моими деньгами. Впрочем, меня она тоже общением не балует.
– Понимаешь, какая штука, малыш, – проговорил папа, – меня выпустили.
– Правда? – Я прислушалась к себе, пытаясь понять, что я по этому поводу чувствую… ничего.
То есть я, конечно, люблю папу. Но, по правде говоря, я не видела его очень долго, мама никогда не брала меня на свидания с ним. Она сильно злилась на него за то, что он потерял все свои деньги, и ей пришлось работать (в качестве моего агента и продюсера).
А когда я стала достаточно взрослой, да еще после всего, что со мной случилось, у меня уже не было сил ехать во Флориду. Мы с папой никогда не были близки, общались просто из вежливости, а не как родитель с ребенком. Спасибо мамочке.
– Здорово! – сказала я и заглянула в коробку, чтобы посчитать оставшиеся кусочки курицы.
Я решила оставить грудки для Купера, он их очень любит.
– И где ты сейчас?
– Забавно, что ты об этом спросила. Я звоню тебе из кафе на Вашингтон-сквер. Хочешь выйти ко мне и выпить по чашечке кофе?
Такое у меня просто не укладывается в голове. Целыми месяцами со мной не происходит ничего из ряда вон выходящего. Мои дни заполнены прогулками с собакой, работой и просмотром старых серий «Золотых девушек». И вдруг – бац!
В один день в кастрюле на плите обнаруживается голова, мне предлагают спеть в пабе «У Джо» ни с кем иным, как с супер-мега-рок-звездой Фрэнком Робийярдом, мой папа выходит из тюрьмы и просит, чтобы я с ним встретилась.
Почему ничего никогда не случается в разбивочку? Допустим, в один день обнаруживается голова, в другой – Фрэнк просит меня выступить с ним, в третий – звонит папа и сообщает, что он не в тюрьме, а в моем городе.
Но нам не дано выбирать.
Если бы было дано, я бы не стала есть столько курицы перед встречей с папой. Когда я увидела его сидящим в нашей тошниловке – я сумела хорошенько рассмотреть его прежде, чем он меня увидел – у меня свело кишки.
Не так свело, как при виде головы Линдси, тогда я испугалась. Просто вид моего отца сильно меня опечалил.
Может, потому, что он сам выглядел печальным. Печальным и очень худым. Это был уже не тот плечистый игрок в гольф, которого я видела два десятка лет назад вне комнаты свиданий тюрьмы «Эглин», а лишь оболочка от него, тощая, с седыми волосами и еще более седыми усами и бородой.
