— Теперь скажите: вы, значит, видели сегодня утром моего сына Жюлиюса. Он вам сказал…
— Он ничего, в сущности, не сказал; я догадался.
— Увалень!.. Нет, это я о нем… Вы с ним еще увидитесь?
— Он меня пригласил к себе в секретари.
— Вы согласились?
— Это вам неприятно?
— Нет. Но мне кажется, было бы лучше, чтобы вы… не узнавали друг друга.
— Я тоже так думаю. Но, и не узнавая его, я бы все-таки хотел немного с ним познакомиться.
— Но ведь не намерены же вы, надеюсь, долго занимать это подчиненное положение?
— Нет, только чтобы немного поправить дело.
— А затем что вы собираетесь делать. раз вы теперь богаты?
— Ах, вчера мне почти не на что было поесть; дайте мне время узнать мой аппетит.
В эту минуту Эктор постучал в дверь:
— Господин виконт желает видеть господина графа. Могу я попросить его?
Лицо старика омрачилось; он сидел молча, но, когда Лафкадио вежливо встал, собираясь итти:
— Останьтесь! — воскликнул Жюст-Аженор с такой силой, что молодой человек был покорен; потом, обращаясь к Эктору: — Что же, тем хуже для него! Я же его просил не приходить… Скажи, что я занят, что я ему напишу.
Эктор поклонился и вышел.
Старый граф сидел некоторое время с закрытыми глазами; казалось, он спит, но видно было, как под усами у него шевелятся губы. Наконец, он поднял веки, протянул Лафкадио руку и совсем другим голосом, мягким и словно упавшим:
— Дайте руку, дитя мое. Теперь вы должны меня оставить.
— Я вынужден сделать вам одно признание, — нерешительно произнес Лафкадио. — Чтобы явиться к вам в приличном виде, я истратил все, что у меня было. Если вы мне не поможете, я плохо себе представляю, как я сегодня пообедаю; и уже совсем не представляю себе, как пообедаю завтра… разве только ваш сын…
— Возьмите пока это, — сказал граф, вынимая из ящика стола пятьсот франков. — Ну? Чего же вы ждете?
— И потом я хотел вас спросить… могу ли я надеяться увидеть вас еще раз?
— Признаться, это доставило бы мне большое удовольствие. Но преподобные особы, которые заботятся о моем спасении, поддерживают во мне такое настроение, что своими удовольствиями я поступаюсь. Но благословить вас я хочу теперь же, — и старик раскрыл объятия. Лафкадио не бросился в них, а благоговейно преклонился возле графа и, припав головой к его коленям, рыдая и исходя нежностью от его прикосновения, почувствовал, как тает его сердце, лелеявшее такие суровые решения.
— Дитя мое, дитя мое, — лепетал старик, — я долго заставил вас ждать.
