Он поставил словарь на место и вышел.
Синева очищалась от легких облаков, гонимых довольно свежим ветром. «Importa di domesticare questo nuovo proposito»[6] — сказал себе Лафкадио, превыше всего ценивший свободное распоряжение самим собой; и, чувствуя невозможность укротить эту бурную мысль, он решил временно изгнать ее из головы. Он достал из кармана роман Жюлиюса и усиленно старался им заинтересоваться; но в этой книге не было ничего скрытого, ничего загадочного, и она меньше всего могла ему помочь забыться.
«И к этому-то автору я завтра явлюсь играть в секретари!» — невольно твердил он про себя.
Он купил в киоске газету и вошел в Люксембургский сад. Скамьи были мокры; он раскрыл книгу, сел на нее и, развернув газету, стал читать хронику. Сразу же, как если бы он знал, что найдет их тут, его глаза остановились на следующих строчках:
«Здоровье графа Жюст-Аженора де Баральуля, внушавшее, как известно, за последние дни серьезные опасения, подает надежду на улучшение; тем не менее, оно еще настолько слабо, что позволяет ему принимать лишь самых близких лиц».
Лафкадио вскочил со скамьи; во мгновение ока в нем созрело решение. Забыв про книгу, он бросился на улицу Медичи, к писчебумажному магазину, где, как он помнил, в витрине сулилось «немедленное изготовление визитных карточек, 100 штук 3 франка». На ходу он улыбался; смелость его внезапного замысла забавляла его, потому что на него напала жажда приключений.
— Как скоро вы мне можете напечатать сотню карточек? — спросил он продавца.
— Вы их получите сегодня же вечером.
— Я заплачу вдвойне, если вы мне их приготовите к двум часам.
Продавец сделал вид, будто справляется по книге заказов.
— Чтобы оказать вам одолжение… хорошо, вы можете зайти за ними в два часа. На чье имя?
Тогда на поданном ему листке, без дрожи, не краснея, но со слегка замирающим сердцем, он написал:
«Лафкадио де Баральуль».
«Этот негодяй мне не верит, — сказал он про себя, уходя, оскорбленный тем, что продавец не проводил его более низким поклоном».
Затем, проходя мимо зеркальной витрины:
«Надо сознаться, что я действительно не похож на Баральуля! Ничего, мы постарается достигнуть большего сходства».
Был двенадцатый час. Лафкадио, охваченный необычайным возбуждением, еще не ощущал голода.
«Сперва немного пройдемся, — думал он, — иначе я улечу. И будем держаться середины улицы; если я подойду к этим прохожим, они заметят, что я непомерно возвышаюсь над ними. Вот опять превосходство, которое нужно скрывать. Вечно приходится учиться».
