— Лучше ли я себя чувствую?.. Ха, ха, ха! Вам это было бы не очень-то приятно!
Жюлиюс удивлен и просит свояка объяснить ему, чем он заслужил, что тот ему приписывает столь малосострадательные чувства.
— А то как же! Вы тоже, небось, умеете звать доктора, если кто-нибудь из вас заболеет; но когда больной выздоравливает, то медицина оказывается тут не при чем: это помогли молитвы, которые вы читали, пока врач вас лечил. А если человек не говел, то, по-вашему, с его стороны будет порядочным нахальством, если он выздоровеет.
— Вместо того, чтобы молиться, вы предпочитаете болеть? — проникновенно промолвила Маргарита.
Эта чего суется? Обыкновенно она не вмешивается в разговоры общего характера и стушевывается, чуть только Жюлиюс раскроет рот. У них мужской разговор; к чорту церемонии! Он резко оборачивается к ней:
— Душа моя, знайте, что если бы исцеление было тут, вот тут, вы слышите, — и он исступленно указывает на солонку, — под рукой, но если бы для того, чтобы иметь право им воспользоваться, я должен был умолять «господина начальника» (так он называет, когда бывает не в духе, верховное существо) или просить его вмешаться, нарушить ради меня установленный порядок, естественный порядок причин и следствий, почтенный порядок, так вот, я бы отказался от его исцеления; я бы ему сказал, этому начальнику: «Ну вас совсем с вашим чудом; мне его не надо».
Он отчеканивает каждое слово, каждый слог: он возвысил голос до уровня своего гнева; он ужасен.
— Вы бы отказались… почему? — спросил Жюлиюс очень спокойно.
— Потому что иначе мне пришлось бы верить в того, кто не существует.
С этими словами он стукнул кулаком по столу.
Маргарита и Вероника тревожно переглянулись, потом перевели обе взгляд на Жюли.
— Мне кажется, пора итти спать, дочурка, — сказала мать. — Ступай; мы придем попрощаться с тобой, когда ты ляжешь в кроватку.
Девочка, устрашенная ужасными речами и демоническим обликом дяди, убегает.
— Если я выздоровею, я желаю быть обязанным только себе. Вот.
— Ну, а доктор? — вставила Маргарита.
— Я ему плачу за труды, и мы квиты.
Но Жюлиюс, самым глубоким своим голосом:
— В то время, как благодарность богу вас связывала бы…
— Да, братец; вот почему я не молюсь.
— За тебя молились другие, мой друг.
— Это говорит Вероника; до сих пор она не произнесла ни слова. При звуке этого мягкого, слишком знакомого голоса, Антим вздрагивает, теряет всякую сдержанность. Противоречивые предложения толпятся на его губах. Прежде всего никто не имеет права молиться за кого-нибудь без его согласия, просить для него милости без его ведома, — это предательство. Она ничего не добилась; тем лучше! Это ей покажет, чего стоят ее молитвы! Нашла, чем гордиться!.. А может быть, она недостаточно молилась?
