— Как! Ты это знаешь? — воскликнул я в изумлении. — А мне казалось, что ты вообще не любишь стихов…
— Отчего же? Просто ты никогда не читал их мне, — ответила она и засмеялась, впрочем, слегка натянуто. — Временами, я замечаю, ты принимаешь меня совсем за дурочку.
— Можно быть очень умным человеком и при этом не любить стихи. Я никогда не слышал, чтобы ты их сама читала или просила меня почить.
— Я не могу соперничать с Алисой… — Она на мгновение замолчала и вдруг, словно спохватившись: — Так ты уезжаешь послезавтра?
— Что делать…
— А чем ты будешь заниматься зимой?
— Буду учиться на первом курсе Эколь Нормаль.
— А когда же ты собираешься жениться на Алисе?
— Не раньше, чем отслужу в армии. Даже, пожалуй, не раньше, чем станет более или менее ясно, что я буду делать в дальнейшем.
— А разве ты еще не решил?
— Я пока и не хотел бы решать. Слишком многое меня влечет. Я постоянно откладываю тот момент, когда нужно будет сделать выбор и заняться чем-то одним.
— А помолвку ты тоже откладываешь из-за того, что боишься определенности?
Я молча пожал плечами, однако она продолжала настаивать:
— Так чего же вы ждете? Почему не обручитесь уже сейчас?
— А зачем нам обручаться? Разве нам недостаточно знать, что мы принадлежим и будем принадлежать друг другу, не оповещая об этом всех вокруг? Если я посвящаю ей свою жизнь, неужели ты думаешь, что моя любовь станет крепче от каких-то обещаний? Я считаю, наоборот, всякие клятвы оскорбляют любовь… Помолвка мне была нужна лишь в том случае, если бы я не доверял ей.
— В ней-то я ни капельки не сомневаюсь…
Мы медленно шли по саду и были как раз в том месте, где я когда-то невольно подслушал разговор Алисы с ее отцом. Внезапно я подумал, что Алиса — а она тоже вышла в сад, я видел — сейчас сидит на скамейке возле развилки аллей и вполне может нас услышать; я сразу же ухватился за возможность объяснить ей таким образом то, чего не смел сказать прямо; в восторге от своей выдумки, я стал говорить громче.
— О! — воскликнул я с несколько чрезмерной для моего возраста напыщенностью; поглощенный своими излияниями, я не улавливал в репликах Жюльетты того, что она намеренно не договаривала. — О! Если бы люди могли, вглядевшись в душу любимого человека, увидеть там, словно в зеркале, свой собственный образ! Читать в другом, как в самом себе, и даже лучше, чем в себе! Какой безмятежной была бы тогда нежность! Какой чистой была бы любовь!..
Волнение Жюльетты при этих словах я самодовольно отнес на счет моего ходульного лиризма. Она вдруг припала к моему плечу.
