— Совсем… от вас.
— Куда она хочет ехать?
— В Кисловодск.
— Я хочу к ней.
— Идемте.
Я тихо нажал бронзовую ручку и так же тихо отворил дверь. Айседора сидела на полукруглом диване, спиной к нам.
Она не услыхала, как мы вошли в комнату.
Есенин тихо подошел сзади и, опершись о полочку на спинке дивана, наклонился к Дункан:
— Я тебя очень люблю, Изадора… очень люблю, — с хрипотцой прошептал он.
…Было решено, что Есенин поедет в Кисловодск вместе со мной через три дня. Ему были предъявлены «твердые требования»: ночевать эти дни здесь, на Пречистенке. Он принял их, не задумываясь, беспечно улыбаясь и не сводя с Айседоры радостных глаз:
— Завтра проводим вас в Кисловодск, а там и мы с Ильей Ильичей подъедем!
На другой день мы с Есениным проводили Айседору и Ирму в Кисловодск >6. Айседора собиралась выступить в Минеральных Водах, а потом совершить небольшое турне по Закавказью.
В первый вечер Есенин в самом деле рано вернулся домой, рассказывал мне о непорядках в «Лавке писателей», ругал своего издателя, прошелся с грустным лицом по комнате, где все напоминало об Айседоре, поговорил со мной и о деле, владевшем его мыслями: он считал крайне необходимым, чтобы поэты сами издавали собственный журнал.
На следующий день прибежал в возбужденном состоянии и объявил:
— Ехать не могу! Остаюсь в Москве! Такие большие дела! Меня вызвали в Кремль, дают деньги на издание журнала!
Он суматошно метался от ящиков стола к чемоданам:
— Такие большие дела! Изадоре я напишу. Объясню. А как только налажу все, приеду туда к вам!
Вечером он опять не пришел, а ночью вернулся с целой компанией, которая к утру исчезла вместе с Есениным, сильно облегчившим свои чемоданы: он щедро раздавал случайным спутникам все, что попадало под руку.
На следующий день Есенин пришел проститься — чемоданы были почему-то обвязаны веревками…
— Жить тут один не буду. Перееду обратно в Богословский, — ответил он на мой вопрошающий взгляд.
— А что за веревки? Куда девались ремни?
— А черт их знает! Кто-то снял.
И он ушел. Почти навсегда. ‹…›
1949–1965 — 1973
