Однажды по наитию я спросил детей, посещали ли они когда-нибудь вершину Кастлтон глубоко в Пеннинах? Оказалось, нет, и они стали умолять родителей дать им возможность посмотреть на отверстие без дна, расщелину Голубого Джона и пруд, в котором вещи превращаются в камни.
– Это ты их научил, Джон? – спросила Фелисити.
– Будет совсем неплохо съездить на экскурсию в Пеннины.
– Джеймс никогда не ездит туда, пока лежит снег.
К счастью, скоро погода изменилась, теплый ветер и дождь растопили снег, и темные контуры Пеннин четко обрисовались на фоне неба. Пару дней казалось, что дети забыли о моей идее, но потом Алан без моих напоминаний снова начал уговаривать родителей. Фелисити сказала, что они посмотрят, нахмурившись бросила на меня взгляд и сменила тему.
Я снова взялся за рукопись, потому что почувствовал, как что-то во мне пришло в движение. На этот раз я хотел все прочесть и подвергнуть строгой критике. Я хотел выяснить, что именно я написал, а не как я написал это. Потом следовало решить, нужна новая переработка рукописи или нет.
Стилистически начальные страницы были хуже, однако, едва взявшись за них, я обнаружил, что читать очень легко. У меня создалось впечатление, что я не столько читал, сколько многое вспоминал. Я чувствовал, как в моей голове появляются слово за словом, и что от меня требуется только держать страницы в руках и переворачивать их одну за другой, а их содержание само собой возникает в моем сознании.
Я всегда верил в то, что в этих страницах содержится суть моего «я» и теперь, вновь соприкоснувшись с плодами своих трудов того длинного лета, ощутил необычайные уверенность и воодушевление. Казалось, я удалялся от самого себя, чтобы снова обрести себя. Я чувствовал себя уверенным, разумным, открытым и энергичным.
Пока я читал, Джеймс устанавливал книжные полки, хотя в доме почти не было книг. Но у Фелисити было несколько горшков с цветами и декоративными растениями, которым требовалось место. Резкий вой электрической дрели прервал мое изучение неверно расставленных знаков препинания.
Я рассматривал свою работу как нечто само собой разумеющееся. В течение всех этих недель, проведенных в доме Фелисити, чувствуя себя внутренне нездоровым, я пренебрегал своей личностью. Здесь, на страницах рукописи, было все, что я упустил в жизни. Я снова прикоснулся к своему «я».
Некоторые отрывки при их рассмотрении оказались весьма остроумными. Мысли, несомненно, были нетривиальными, изложение – завершенным и последовательным. Я читал страницы как откровение, чувствуя, как ко мне возвращаются уверенность и доверие к себе. Я снова начал жить, как уже жил во время предыдущего процесса писания. Я узнал правду такой, какой создал ее. Кроме того, я определил развитие сюжета, который сам же придумал, и декорации, в которых разворачивалось действие.
