Я снова подумал о реальных разногласиях. Мы были на Мерилебоун-роуд, на углу Бейкер-стрит. Шел дождь. Ссора разгорелась буквально на пустом месте, из-за тривиального несогласия по поводу того, провести ли этот вечер у меня на квартире или сходить в кино, но, правда, мы оба устали за день. Я продрог и был не в духе. Включились уличные фонари, шумели, шипя шинами по мокрому асфальту проезжающие мимо грузовики и легковые машины, и все это нам чрезвычайно мешало. Забегаловка на станции Бейкер-стрит как раз открылась, но, чтобы добраться до нее, пришлось бы идти пешком. Грейс держалась замкнуто, букой; шел дождь, слово за слово мы начали кричать друг на друга. Я бросил ее под дождем, не сказав даже «до свидания».
Как я хотел представить эту сцену? Перед приездом Фелисити я это знал; все в тексте говорило о плавном течении мысли.
Появление Фелисити стало двойной помехой. Кроме перерыва в работе, она навязала мне еще и стороннее представление о существующей истине.
Так, например, она принесла новые известия о Грейс. Я знал, что после нашей ссоры Грейс приняла большую дозу снотворного, – ну и что же? На протяжении наших с ней отношений Грейс однажды, после очередной ссоры, уже принимала небольшую дозу этих таблеток; позже она созналась, что это была единственная возможность обратить на себя внимание. Потом, после того как ее соседка, выйдя на порог, не пустила меня в квартиру, поведение этой девушки преуменьшило значение поступка Грейс. Ее уклончивость и открытое презрение преобразили неприятную информацию, уменьшили ее значимость; не моим делом было беспокоиться об этом. Я узнал столько, сколько мне сообщили. Может быть, в это время Грейс уже лежала в больнице. Фелисити сказала, что она чуть не умерла.
Но правда, высшая правда заключалась в том, что я умыл руки. Фелисити заставила меня узнать об этом: Грейс, вероятно, предприняла серьезную попытку самоубийства.
В своей рукописи я рассказал о Грейс, которая старалась обратить на себя внимание; Грейс, которая всерьез намеревалась совершить самоубийство, я не знал.
Фелисити открыла ту сторону характера Грейс, которой я до сих пор не знал, и тотчас возник вопрос, нет ли в моей жизни других областей, где мне следовало критически разобрать подобные ошибки. Сколько правды я мог рассказать?
Нужно было также принять во внимание и источник. Саму Фелисити. В моей жизни она была отнюдь не безразличной фигурой. Она была такой же, как всегда. Часть ее тактики, в отличие от моей, была зрелой, мудрой и основанной на изрядном жизненном опыте. С тех пор как мы детьми играли вместе, сестра в определенной степени доминировала надо мной, хотя мне случалась добиваться временных успехов: например она была намного ниже меня ростом, или в подростковом возрасте я много узнал и казался куда опытнее, чем был на самом деле. Себе самой Фелисити казалась нормальной и считала, что значительно опередила меня. Я оставался холостым и жил в съемной квартире, а у нее уже была семья, собственный дом и мещанская респектабельность. Ее образ жизни не совпадал с моим, однако она считала само собой разумеющимся, что я к этому стремился, а поскольку я не достиг цели этого мелкобуржуазного честолюбия, присвоила себе право критиковать меня.
