Он впитывал медовую сладость ее рта и не замечал, что остается без ответа. Он мог бы сейчас бросить ее на траву и овладеть ею, чтобы утолить неистовую жажду обладания. Тело одержит победу, и все кончится. Он будет свободен.
Маргерит с силой ударила его по лицу. Но это только подстегнуло его. Она ударила снова. Он медленно отстранился и посмотрел на ее раскрасневшиеся щеки и глаза, потемневшие от гнева. Кокетливая шляпка сползла на спину, и голубые ленты сжимали ей горло. Волосы растрепались, губы припухли. Ему потребовалось все его самообладание, чтобы смириться с ее отказом.
— О Боже! — только и смог прошептать он.
— Что ты делаешь, Чарлз? Сейчас же отпусти меня!
Чарлз глубоко вздохнул и разжал руки, судорожно сжимавшие ее плечи. Его руки опустились, словно налитые свинцом. Она посмотрела на него из-под опущенных ресниц.
— В самом деле, Чарлз! Это ужасно. — Она поправила лиф и косынку и резким движением натянула на голову шляпку. — Ты не собираешься извиниться?
Он глубоко вздохнул и сложил руки на груди. Ошеломленный, он молча смотрел на нее, ощущая на губах вкус ее губ.
— Нет. Я ни о чем не сожалею. Я давно хотел поцеловать тебя, и ты, конечно, знала об этом.
Она, взмахнув широкой пышной юбкой, повернулась, чтобы уйти.
— Ты напрасно тратишь время, — бросила она через плечо.
— Не так уж ты и равнодушна ко мне, Маргерит.
Он ожидал, что она оскорбится и уйдет, но она, обернувшись, остановилась. Его тело терзала боль неутоленного желания, хотелось громко кричать от ярости или швырнуть что-нибудь в реку. Может быть, ее. Или себя. Он опустился на камень, а она стояла и молча смотрела на него.
— Помнишь, Маргерит? Там, на севере, мы играли на берегу реки. Каждый год мы открывали для себя что-то новое: осенью к морю плыли красные листья, весной головастики, зимой из сухого тростника можно было плести венки. Помнишь? Однажды на Рождество ты сплела венок и украсила его ветками остролиста. Мы обещали хранить верность друг другу, Маргерит. До сих пор я помню запах крови, которую мы смешали. Мне не хотелось, чтобы моя ранка зажила, потому что она напоминала о священной клятве. Я расцарапывал ее, чтобы она снова кровоточила. — Он искоса взглянул на нее, и боль пронзила сердце при виде холодного выражения ее лица. — А ты ведь этого не делала? Твоя ранка зажила, и ты забыла?
— Я думала, что я очень храбрая, когда резала палец твоим ножиком, — улыбнулась она. — Но ради тебя я была готова перенести любую боль.
