После взрыва бомбы церковь пришла в полную негодность. Слухи об этом распространились аж до Чикаго: семеро убитых, дьякон Уилки ослеп - ему попали в глаза осколки стекла. Службу приспособились проводить в ризнице.
Там рядами стояли складные стулья. На них сидело население Малого города. Два ряда вокруг стен. Одно-два белых лица, как у меня. Я узнал и кое-кого из бродячих котят. Двенадцать лет прошло: вид у них был вполне преуспевающий. Но они не забыли.
Я смотрел и подсчитывал черных. Сто восемнадцать. Несколько дней назад, когда я был в Канзасе, их было сто девятнадцать. Теперь сто девятнадцатый чернокожий житель негритянского района Данвилла лежал, окруженный цветами, в гробу, установленном на козлах в центре ризницы.
Привет, старый Джед.
Двенадцать лет - подумать только!
Боже, до чего ты спокоен. Ни ухмылки, ни смешочка, Джед. Ты умер, Я знаю.
Он лежал, скрестив на груди руки. Большие заскорузлые лапищи-грабли сложены мозолями вниз.
Ногти поблескивают в свете свечей. Матерь Божья, ему сделали маникюр!.. Старый Джед просто взвыл бы: сотворить такое с человеком, который всю жизнь грыз ногти почти до мяса!
Лежит себе в ящике, уставив носки начищенных черных кожаных туфель прямо в потолок; курчавые, черные с проседью волосы прижаты к шелковой обивке гроба (восемьдесят два, а волосы до сих пор не белые!); лежит в своем лучшем костюме, в чистенькой белой рубашке с длинными рукавами и в желтом галстуке. Как на витрине. Смотрит, небось, сейчас на себя с небес он всегда в них верил, смотрит на себя, этакого красавчика, и горделиво ухмыляется.
На глазах по серебряному доллару. Чтобы заплатить Сыну человеческому за перевоз через реку Иордан.
Выходить из кладовки я не стал. Да и не собирался. Чересчур много вопросов. Кое-кто из прихожан мог меня вспомнить, особенно бывшие беспризорники. Я просто стоял там и ждал, чтобы проститься со старым Джедом наедине.
Служба была недолгой. Поплакали, как полагается, а потом помаленьку разбрелись. Две. женщины все норовили улечься рядом с ним в гроб. Бог его знает, как Джед отреагировал бы на это. Я подождал, пока ризница не опустела. Пастор с двумя прихожанами прибрались, оставив стулья стоять до завтра, погасили свет и ушли. Осталась тишина со множеством теней да свечи, исправно догоравшие дотла. Я повременил еще, для пущей уверенности, затем приоткрыл дверь пошире и шагнул через порог.
Наружная дверь в ризнице скрипнула, и я поспешно убрался назад. Дверь отворилась. Высокая стройная женщина прошла меж стульев к открытому гробу. Лицо ее скрывала вуаль.
