— Извините, преподобный отец, вам подать напиток? — перебила Еванхелина, прерывая его вдохновение, готовое выплеснуть новый перечень человеческих ошибок.
Одна из протестантских учениц, косоглазая и коротконогая, подошла к Ирэне, чтобы объяснить ей свою теорию относительно недуга дочери супругов Ранкилео:
— Принц демонов Вельзевул вселился в ее тело, — напишите, сеньорита, об этом в вашем журнале. Ему нравится устраивать христианам головомойки, но Армия Спасения[31] сильнее и победит его. Не забудьте, сеньорита, напишите это в вашем журнале.
Услыхав последние слова, падре Сирило взял Ирэне под руку и отвел ее в сторону.
— Не обращайте на нее внимания. Эти евангелисты,[32] дочь моя, такие невежды. Их вера не истинная, хотя у них есть некоторые хорошие качества, этого нельзя отрицать. Вам известно, что они трезвенники? Даже убежденные алкоголики, попав в их секту, бросают пить. Вот за это я их уважаю. Но Дьявол не имеет с этим делом ничего общего. Девочка просто тронулась умом, вот и все.
— Ну а чудеса?
— О каких чудесах вы говорите? Неужели вы верите в этот вздор?
За минуту до полудня Еванхелина вошла в дом. Сняв жилет, она распустила косу и села на одну из трех кроватей, что были в комнате. За окном сразу все стихло, и все подошли к галерее, чтобы смотреть через окно и дверь. Ирэне и Франсиско последовали за девочкой в комнату, и, пока он устанавливал в полутьме фотоаппарат, она включила магнитофон.
Пол в доме семьи Ранкилео был земляной: его множество раз топтали ногами, увлажняли водой, потом снова топтали — так, что он стал плотный, как цемент. Мебели было немного — и та из простого неполированного дерева — несколько плетеных табуреток и стульев, кустарной работы грубый стол. Единственным украшением дома было изображение Христа с пылающим сердцем. Занавеска отгораживала спальню для девочек. Мальчики спали на матрацах, брошенных на пол в смежной комнате с отдельным входом: так решалась проблема разделения детей. Все было тщательно вымыто, пахло мятой и чебрецом. Окно украшала красная герань в горшке, стол был покрыт зеленой холщовой скатертью. Франсиско открыл для себя в этих простых предметах глубокий эстетический смысл и решил, что позже сделает снимки для своей коллекции. Но сделать их ему не удалось никогда.
В двенадцать дня Еванхелина рухнула на кровать: ее тело билось в судорогах, а из груди вырывался слышный повсюду глубокий, протяжный и ужасный стон, похожий на зов любви. Корчась в конвульсиях, она стала выгибаться дугой с нечеловеческим напряжением. Недавнее наивное детское выражение исчезло с ее искаженного мукой лица; оно постарело на несколько лет. Гримаса исступления, боли и, может быть, сладострастия, исказила ее черты. Кровать заколебалась, а испуганная Ирэне заметила стоявший в двух метрах от кровати стол без посторонней помощи тоже пришел в движение. Страх победил любопытство: она подошла к Франсиско, ища у него защиты. Взяв его за руку, она сжала ее, не отводя глаз от безумной сцены, разыгравшейся на кровати. Однако друг мягко отстранил ее и взялся за аппарат. За стенами дома собаки протяжно завывали, словно в предчувствии стихийного бедствия, и их вой слился с голосами, поющими гимны и возносящими Богу молитвы. Латунные кувшины плясали в стенном шкафу, крыша сотрясалась, будто от града булыжников. Трясло и дощатый настил между балками галереи, где хранились съестные припасы, семена и сельскохозяйственный инвентарь. Рис из мешков через щель стал сыпаться с потолка, усугубляя впечатление кошмарного сна А на кровати билась в конвульсиях Еванхелина Ранкилео — жертва непостижимых галлюцинаций и мистического рока Отец, смуглый, беззубый, с горестным выражением грустного клоуна на лице подавленно смотрел на нее с порога Мать, прикрыв глаза, стояла у кровати, пытаясь, вероятно, проникнуть в безмолвие Бога На собравшихся в доме и во дворе паломников снисходила надежда По одиночке они подходили к Еванхелине и просили у нее для себя небольшого, убогого чуда:
