Я снова выкарабкался, и не в последний раз. Между жизнью и смертью идет борьба литературных приемов.
***
Я злился, потому что Тонтон-Макут перестал меня навещать, звонить и донимал меня из Парижа полным равнодушием. Я советовался с Анни, но эта дочь Лота была непоколебима, как соляной столп,
– Он занят.
– Я знаю, что занят, с ног до головы захвачен собой. Он что, не помнит, что такое Сопротивление? Пора вспомнить. От него ни слова, ни звука. Я ведь могу и подохнуть.
– Он очень тебя любит.
– Любит, как же. Не понимаю, что я ему сделал.
– Он тебя ни в чем не упрекает.
– Да, ему плевать.
– Как только ты его видишь, ты говоришь ему черт знает что.
– Я пытаюсь говорить шиворот-навыворот, может, так получится сказать что-то вроде правды.
– Он прекрасно понимает, он всегда говорил тебе, что надо писать, заниматься творчеством…
Я повторял, око за око, книга за книгу:
– Я говорю шиворот-навыворот, это попытка сказать подлинное слово…
– Да, но поскольку он шиворот-навыворот не говорит и даже считает, что все одно, что в лоб, что по лбу, вам надо попытаться найти общий язык. Ты говоришь шиворот-навыворот, он – прямо, я, право, не вижу, в чем разница, что вас разделяет и что вам мешает понять друг друга…
– Я не прошу его понять меня, совершенно не прошу. И никого не прошу. Еще чего не хватало. Зачем ты мне говоришь такие гадости?
– Но что тогда тебе от него нужно?
– Ничего не нужно.
– Врешь, но слабо – не убеждает. – Она улыбнулась. – Смешные вы оба. Ну просто отец и сын.
Тут я взорвался:
– Твою мать, я запрещаю тебе нести такой бред!
– Ты не имеешь права запрещать мне нести бред. Сейчас Международный год женщины. У нас такие же права, как у вас.
– Был бы он и вправду моим отцом, он был бы просто подонок, нет ему прощения, так с человеком поступить нельзя.
– О чем ты? Что он тебе сделал?
– Ничего. Я знаю. Не зачинал, не усыновлял, когда мне было двенадцать лет. Ему не в чем себя упрекнуть. Но он слишком часто дает мне это почувствовать. Он безупречен. А безупречных людей не бывает. В глубине души он дерьмо. Безупречные люди – это просто те, кто не знает себя до конца.
– Не думаю, что он себя не знает. Он всегда немного грустен или ироничен.
– Ироничен? В тысяча девятьсот семьдесят пятом году? Каким же надо быть скотом…
– Сейчас семьдесят шестой.
– Все одно и то же. Мы топчемся на месте.
– Не заводись, Поль. Котик умер. Его не воскресить. Ни тебе, ни ему, ни кому другому. Я молчал. Она права. Котята умирают, потому что вырастают.
