– Кого вы имеете в виду? – мягко спросил сэр Мармадьюк.
– Тех, кто уже не подвластен земным страданиям, сэр. Души ушедших навсегда. Только они по-настоящему живы, только они способны любить. И первая их них – та, что рядом со мной. О нет! – засмеялся он. – Нет, нет, вы не увидите ее, ибо она умерла много лет назад, но душа ее всегда со мной, она улыбается мне солнечным лучом, шепчет каплями дождя, смотрит на меня глазами цветов. Она всюду, где живет Прекрасное, сэр! Именно ей я играю в вечерний час, когда усталый день закрывает глаза и все вокруг замирает. Я играю музыку, которая возносит меня к Богу и к ней, моей Прекрасной, моей розе, увядшей, сломанной, втоптанной в грязь. О, Боже! – Маленький скрипач вздрогнул и стряхнул дрожащей рукой выступившие слезы. – Сэр, – вздохнул он, – великие воды глубоки, но любовь глубже! Мечи остры, но печаль еще острее. Молитва прекрасна, но музыка… Ах, этот язык богов, он позволяет мне говорить с ней, лишь благодаря ему я способен вынести любые страдания, ибо, сэр, Бог милостив.
Так они шли по усыпанным листвой дорожкам. Маленький скрипач все говорил и говорил, время от времени его живые глаза начинали блестеть еще сильнее из-за выступавших слез. И смущение Мармадьюка постепенно уступило место невыразимой жалости.
Наконец они достигли высокой живой изгороди, в диком переплетении которой имелась ветхая калитка. Открыв ее, скрипач прошел вперед и жестом пригласил спутника. Сэр Мармадьюк ступил следом, и его глазам открылся сад, некогда ухоженный, но теперь заросший дикой ежевикой и высокой травой, в глубине которого виднелись стены полуразрушенного здания.
– Здесь. – Смычок указал на дом. – Здесь мы жили. Она и я. Здесь она играла ребенком, и сюда я прихожу всякий раз, когда представляется у меня возможность. Присядьте, мой друг, на этот пень. Она любила здесь сидеть, мы называли его «троном».
– Сэр, – Мармадьюк огляделся. – Судя по всему, я нахожусь на святом для вас месте! – Он снял шляпу.
Скрипач улыбнулся и коснулся руки джентльмена смычком, и в этом жесте была подлинная нежность.
– О, сэр, – тихо сказал он. – Вы все поняли и проявили такое удивительно сочувствие. Но тише, они ждут! Они уже собрались, и она тоже здесь, она среди нас. Пожалуйста, присаживайтесь, я начинаю.
Сорвав с головы шляпу и отшвырнув ее в сторону, он откинул назад свои длинные белые пряди и запрокинул к небу лицо, проступавшее в сумерках бледным овалом. Благоговейным жестом скрипач поднял смычок и заиграл.
