Именно тогда я закрыл лицо руками и крикнул:
— Нет там ничего, черт бы: тебя побрал!
Я понимал, что никто, кроме меня, всего этого не видит, а когда снова открыл глаза, траурная процессия уже исчезла из виду. Улица снова опустела, а я побежал дальше.
И вот наконец добрался до построенного еще в тридцатые годы жилого дома, возвышавшегося за уже закрытым в этот час магазином “Деликатессен”. Распахнув стеклянную дверь, я метнулся к лестнице мимо оторопевшего от испуга консьержа и помчался вверх, одолевая махом сразу по три ступеньки.
Четвертый этаж, конец коридора. Запах жареной ветчины и доносящиеся откуда-то плач и горестные стенания.
Верхний свет не горел — на сей раз это был уже не плод моего воображения; все лампы на потолке оказались разбиты, и под ногами у меня похрустывало битое стекло. Здесь, среди кромешной темноты, я умерил шаг, чувствуя, как подкатывает дурнота и оглушительно колотится сердце. Мне удалось разглядеть, что дверной косяк оторван, и я было заколебался, но потом решительно распахнул дверь. Как только я ступил внутрь, прихожая стала медленно, подобно театральной сцене, наполняться светом. “Скорее всего, очередной маленький трюк этого подонка”, — подумал я, проходя в глубь квартиры.
Бронзовые часы в зале показывали одну минуту первого. На какое-то мгновение у меня в душе вновь вспыхнула надежда: а вдруг еще не поздно? Впрочем, ничего иного часы эти показать уже не могли: циферблат рассекала глубокая трещина, словно в угоду кому-то зафиксировавшая точное время наступления смерти.
Из дальнего конца апартаментов слышался затихающий предсмертный стон. В воздухе, пропитанном мебельной политурой, отчетливо ощущался специфический запах свежей крови. Я двинулся дальше. Стоило мне ступить на порог очередной комнаты, как в ней ярко вспыхивал свет, явно для того, чтобы я смог все как следует рассмотреть. Все то же самое... даже когда речь шла о жизни и смерти, мой враг не расставался со своими любимыми играми. Стон постепенно сделался тише, но не прекращался ни на минуту — так скулит несчастное животное, загнанное в ловушку. Постепенно я дошел до последней комнаты.
В сущности, я не обнаружил в ней следов особого беспорядка, если не считать опрокинутого стула, разбитых чашек и блюдец да пролитого чая. На полу ничком лежал молодой человек, пытавшийся подползти к камину. Его лицо выражало страдание, а на светлых брюках отчетливо проступали следы мочи. В нескольких дюймах от него на ковре виднелось большое кровавое пятно. Из поясницы мужчины торчал какой-то острый предмет — это была ручка кочерги. Судя по длине выступавшей наружу части, нетрудно было догадаться, что две ее трети находятся внутри тела.
