«Да не железный же я, – подумал он, – и сколько еще выдержки могут требовать боги от мужчины из плоти и крови».
Дженна еще плотнее придвинулась к нему и дотронулась пальцем до золотого амулета:
– Расскажи мне о Валерии.
Конан удивленно хмыкнул; Дженна подняла глаза:
– Я ведь не глухая. Я слышу твои разговоры с Малаком, да и с Акиро. Скажи, какой женщиной она была?
– Какой? Она была единственной из тысяч тысяч других. Наверное, таких больше нет. Воин, друг, боевой товарищ, спутник в путешествиях…
– И любовница? – добавила она к его перечислению. Конан хотел что-то ответить, но она поспешила опередить его: – А в твоем сердце остался хоть уголок для другой женщины?
Конан думал, как описать ей их отношения с Валерией. Как она бросалась к нему в постель со страстью тигрицы и как через несколько часов с неменьшей яростью могла закатить ему оплеуху, если он чересчур явно заглядывался на какую-нибудь трактирную девчонку.
– Понимаешь, – начал он осторожно, – между мужчиной и женщиной есть такие отношения, о которых ты ничего не знаешь и поэтому не сможешь правильно…
– Много ты понимаешь, – Дженна попыталась изобразить уверенность в голосе, – мы с Зулой хорошенько обсудили разные способы… это… вот, чтобы заарканить мужика.
Конан рассмеялся, но вдруг почувствовал, что она взяла его руку и опустила ее под расстегнутое платье. Он невольно обнял ладонью маленькую грудь.
– Слушай, ты сама не понимаешь, что делаешь, – хрипло прошептал он.
Не успел он договорить, как она резко навалилась на него всем телом. От неожиданности он перевернулся на спину, и она оказалась на нем, все крепче прижимаясь к его груди.
– Тогда научи меня, – прошептала она, и ее сладкие губы выкинули из его головы весь здравый смысл.
Холодный ночной ветер хлестал Шадизар, словно жесткая метла, старающаяся вымести из города всю его явную и скрытую грязь.
Тарамис приняла этот ветер как предзнаменование. Знак ухода старого и прихода нового рассвета. Ее платье – золото на небесно-голубом – тоже означало неизбежный приход нового дня, новой эпохи.
Темные глаза обежали большой внутренний двор, вымощенный большими полированными плитами светлого мрамора и окруженный алебастровой колоннадой. Выходившие во двор балконы были пусты; ни единого огонька не мигало в темных окнах. Страже было строго приказано не подпускать никого близко ко двору.
Окруженная свитой жрецов, она смотрела не спящую фигуру Дагота – прекраснейшего из мужчин. Жрецы новой веры, возрожденной из тьмы веков, были одеты в золоченые мантии, спадавшие до пят. Голову каждого венчала корона с выгравированным на лбу широко открытым глазом – символом бодрствования служителей Спящего Бога.
