— Она и мороженую частенько покупала, — уточнил Коршунов.
— Да, по поводу рыбы, — опять заговорил следователь. — Через два дома от Митенковой живёт мужик. Так она, ещё когда он был мальчишкой, покупала у него и других пацанов рыбу, наловленную ими в нашей Зоре. Это сразу после войны…
— Значит, Константин Сергеевич, вы хотите сказать, что неизвестный начал скрываться в сундуке по крайней мере сразу после войны? — задал я вопрос следователю.
— Похоже, что так, — кивнул Жаров.
— Ну что же, пожалуй, доводы убедительные.
— И музыку сочинил он, — сказал Жаров. — Все записи идентичны. Карандашом мог пользоваться только Домовой. Не прятала же Митенкова ещё кого-нибудь.
— Листовки с немецкими приказами… — сказал Коршунов, и мы со следователем повернулись к нему. — Не зря их принесла в дом Митенкова. В одном говорится о явке в жилуправление мужчин, в другом — о наказании за сокрытие партизан, евреев, партийцев, советских работников и членов их семей…
— Так что не исключено: неизвестный находился в подполье ещё раньше, до прихода немцев, — подхватил Жаров.
— Очень может быть, — согласился я. — Но если Домовой спрятался у Митенковой ещё до прихода в Зорянск немецких войск, то почему он не вышел из своего подполья при немцах? А если он спрятался от фашистов, то почему не объявился, когда наши войска освободили Зорянск? Кстати, сколько времени продолжалась оккупация Зорянска?
— Немцы вошли в город в конце августа сорок первого, а наши освободили его окончательно в январе сорок четвёртого, — ответил Жаров.
— Почему окончательно?
— В сорок третьем город два раза переходил из рук в руки…
— Понятно. Давайте теперь порассуждаем. Допустим, неизвестный прячется с начала войны. И немецкие листовки Митенкова принесла домой не случайно, а чтобы, так сказать, информировать жильца. Если он прятался от немцев как окруженец (они называли их бродягами), или как партизан-бандит (по их выражению), или партиец, советский работник, или член семьи таковых, или же еврей, то ему сам бог велел выйти на свет божий с приходом советских войск. Так? Более того. Советская власть — самая дорогая для него. Но он продолжает прятаться. Почему?
— Мало ли, — сказал Жаров. — Утерял документы, боялся, что сочтут за дезертира. А может, и впрямь дезертир.
— Что же тогда, по-вашему, означают предсмертные слова Митенковой, что виновата она? В чем виновата? Что прятала у себя человека столько лет? Во-первых, это не предмет, а взрослый самостоятельный мужчина. Без его согласия, даже желания удержать взаперти невозможно… Но все-таки за её признанием скрывается какой-то смысл. Во-вторых, выходит, какая-то вина лежит и на ней, покойнице.
