На этот раз я был уверен, что прокурор согласится взять Ерыгина под стражу. Во-первых, обвиняется он в тяжком преступлении, во-вторых, в прошлом дважды судим, да и сейчас характеризуется не лучшим образом, а в-третьих, мне казалось, что доказательств, уличающих его, собрано вполне достаточно. Но, увы…
По мере того как Хохлов листал дело, лицо его хмурилось все больше и больше.
«Неужели ему не ясно? Или просто перестраховывается? — думал я, не спуская взгляда с прокурора. — Ну и ну! Ожидал поздравлений с успешным раскрытием такого необычного дела, а тут…»
Не успел я закончить свою мысль, как Николай Варламович, перевернув последний лист дела, поднял на меня глаза и в упор спросил:
— А вы уверены, что скелет принадлежит Маргарите Клиновой?
— Да, конечно, — ответил я и в подтверждение сослался на показания отца погибшей, на волосы, которые он опознал, на свидетелей.
Прокурор слушал внимательно, потом перечитывал какие-то протоколы допросов, снова задавал мне вопросы, по характеру которых нетрудно было догадаться, что он не разделяет моего оптимизма.
Хохлов считал, что само местопребывание трупа кажется подозрительным. Зачем надо было Ерыгину выбирать для убийства такой отдалённый район (они с Клиновой жили на другом конце города), да ещё прятать тело на чердаке многолюдного дома. Я в свою очередь как раз это обстоятельство пытался повернуть в сторону своих выводов. Ещё я напирал на личность Ерыгина: все-таки имеет две судимости. На это Хохлов возразил, что, мол, Жора был вором, а не убийцей, и, судя по всему, действительно любил Маргариту Клинову, а поэтому не мог так просто решиться на убийство.
Вышел я от прокурора совершенно подавленный. Разумеется; ни о каком аресте Ерыгина не могло быть и речи.
На следующий день, как только я пришёл на работу, ко мне заглянула секретарь прокуратуры.
— Захар Петрович, вам пакет из Москвы.
Волнуясь, я стал искать, чем бы вскрыть толстый пакет, и, ничего не найдя, оторвал край рукой.
Лицо Клиновой я знал наизусть — в деле было несколько её прижизненных фотографий. Не стану описывать то состояние, в котором я взял фотографию рисунка головы, присланного профессором Герасимовым, одно замечу: руки мои дрожали.
И что же вы думаете: вместо худощавого продолговатого лица Маргариты на меня глянула широкоскулая девушка с монгольскими глазами…
Позже, анализируя, почему я уверовал в то, что убийцей является Ерыгин, я понял: все началось с разговора со стариком Клиновым, когда он упомянул Жору Тарзана. Крепко ухватился за первую удобную версию. А дальше — как снежный ком. На допросе Бакуновой я, выходит, не столько старался выяснить обстоятельства дела, сколько сам толкал её (конечно, непроизвольно) к тому, чтобы она помогла мне обосновать мою версию. То же было и с Архиповой, и с Пулгеровым.
