* * *
С Галиной Злобиной ничего не получилось. Как-то пришла, вся загадочная, легли в постель. Все решила тельняшка. Сняв платье, вместо волнующих бюстгальтера и трусиков я увидел нечто полосато-непонятное, все членившее по горизонтали, и желание ушло. Потом я узнал, что тельняшку подарил ей брат, служивший срочную на флоте. Подарил, сказав, что пока она ее будет носить, с ней ничего дурного не случится.
Ветку азалии белой
Ты сломала
В моем саду.
Чуть-чуть светил
Тонкий серп луны.
Исикава Такубоку.
...Когда приходила сестра Лена – это было раз в вечность, – я терялся. Она бросалась ко мне, обнимала, целовала, поговорив на повышенных тонах с мамой Марией, хватала за руку, уводила в студенческую столовую пединститута, располагавшегося неподалеку, и кормила серыми котлетами с гарниром из противной перловки (это после домашних пирожков), спрашивая, не обижает ли меня мама, как я уживаюсь с Андреем и тому подобное.
Я съеживался, терялся, не смотрел в глаза, что-то отвечал, глотал котлеты и скользкую шрапнель (так отец Иосиф называл перловку) и хотел лишь одного – скорее вернуться к маме и Андрею, скорее оказаться в понятном своем бездумном мире.
Однажды она пришла, и этот бездумный мир развалился, и мое возбужденное сознание, обозреваемое Оком, заметалось меж его обломков.
Лена пришла, села передо мной на корточки и, счастливо улыбаясь, сказала, что она – моя мама.
С этих ее слов начались слова. До этого мир был бессловесным, по крайней мере, слова в нем мало значили – они не изменяли мира – и потому не запоминались. Испуганный, я обратился к маме Марии. Она стояла непроницаемая, стояла, плотно сжав губы.
– А как же Андрей? – с ужасом я посмотрел на все еще сестру. – Он мне не брат?!
– Нет. Он твой дядя.
– А как же папа?
– У тебя другой папа. Его зовут Олег. Ты видел его на свадьбе.
Единый мир, в котором я был молекулой, распался. Распался Эдем. То, что его скрепляло, исчезло. Меня накормили яблоком познания, и я стал человеком. Но не это яблоко отравило меня.
* * *
...Зимой я жил с новыми родителями, а летом, когда они уезжали на полевые работы, возвращался к бабушке. Иногда меня брали в горы, на геологоразведку, и мы долго ехали с мамой Леной по глубоким ущельям, ехали в кузове грузовика, полном разных людей, ехали в кузове грузовика, так спешившего, что люди писали на ходу через задний борт.
Кроме этого я помню, как мыл полы в землянке, в которой мы жили, и первые слезы беспомощности. Меня привезли в горы, и через день мама с отцом ушли на работу; оставшись один, я подошел к доброму человеку, курившему на завалинке, и стал спрашивать, куда это уходят мои родители. Человек сказал, что они лазают на высокие и опасные горы, потом опускаются в глубокую, темную шахту и работают там до изнеможения. И потому мне надо им помогать.
