Я посмотрел на Грачева, желая передать ему эту нежность, но он думал о другом.
– О чем ты думаешь? – спросил я.
Павел поднял глаза:
– Странно. Я сейчас посчитал, что мы с тобой встречаемся примерно каждые тринадцать лет.
Я задумался: "В школе встречались, у магазина встречались, он с телевизором, я в галстуке... Да, через тринадцать лет после школы, месяц туда, месяц сюда. Но тринадцать лет назад не встречались – это точно".
– Встречались, – усмехнулся Грачев. – Ты просто меня не видел.
– Где это было? – спросил я и оказался в Приморье.
В одном из одиночных маршрутов – я предпочитал ходить один, без коллектора, к которому надо приноровляться и вовремя приводить на ужин – меня занесло на заброшенную штольню. В геологическом отношении она оказалась интересной, и я стучал молотком часа полтора, пока не обрушилась кровля. В чувство меня привел октябрьский вечерний холод. Открыв глаза, я увидел, что лежу на устье с разбитой головой и размозженным мизинцем правой ноги. Рана на макушке, как и мизинец, оказалась присушенной – окровавленные внутренности перевязочного пакета лежали рядом – и смазанной тетрациклиновой мазью (в маршрутах она всегда была со мной). Решив, что сделал это на "автопилоте", я пошел в лагерь, находившийся всего километрах в восьми...
– Так это ты меня тетрациклином смазал?
– Да. А перед этим хотел добить. А до того, как хотел добить, разобрал завал, за которым ты находился.
– А что в тайге делал?
– Шишковал.
– Понятно. А почему ушел? Я ведь мог и не дойти до лагеря?
– Ты мог не дойти? Шутишь?
– Сотрясение у меня было. Неделю потом рвало, и с памятью пришлось разбираться.
– В розыске я тогда находился. И рисоваться перед твоей партией не было мне никакого резону.
– А что натворил?
– Да так... Шмелиное гнездо разорил, меня и покусали.
В Кавалерово, на нашу базу, заходил милиционер и равнодушно говорил, что на севере района скрывается опасный преступник.
Подумав, я оживился.
– Знаешь, что из этих тринадцати лет получается?
– Что?
– Из этого получается, что мы когерентны. То есть мы с тобой суть два волновых процесса с периодом колебания в тринадцать лет... И все люди – есть волны всеобщего поля.
– Слушай, кончай, а?
– Почему кончай? Да ты не понимаешь, мы же с тобой связаны когерентным принципом! И это здорово! Вот раньше меня удивляло, почему на "Степного волка" Германа Гессе, я натыкаюсь каждые пять с половиной лет, а теперь...
– Еще три слова, и я верну тебя в больницу. Христос должен быть прост и понятен, как волна.
