Радостная, злобно-торжествующая усмешка искривила лицо незнакомца. Он выпрямился. Маленькие глазки его блеснули… Твердой рукой он стал налаживать свой лук.
— Велик могучий Сорнэ-Туром! — грозно прозвучал его голос и почти одновременно звякнула натянутая смуглой рукой тетива.
При звуках родного языка Алызга вскочила на ноги с быстротою дикого оленя. Одновременно громкий, испуганный крик вырвался из груди Тани.
Стрела с шипением пронеслась мимо самой головы девочки и вонзилась в молодую осоку, росшую на берегу.
— Спасите! — новым отчаянным криком пронеслось по окрестности и замерло в холодных струях реки. И, не помня себя, молодая девушка ринулась из чащи. Промахнувшийся остяк сердито топнул ногою, потом запустил руку в сапог и, вытащив оттуда кривой нож с короткой рукояткой, каким обыкновенно сдирают шкуры зверей охотники-остяки, ринулся в погоню за девочкой.
— Стой! — повелительным жестом остановила его Алызга, — стой, говорю я тебе, — все дело погубишь, брат Имзега! — крикнула она по-остяцки. Ужели пришел ты сюда, чтобы отправить в Хала-Турм твою и мою душу?
— Молчи, сестра! Недаром я готовлюсь стать большим тодиби.[46] Я не мог выслушивать, как нечистые уста порочат нашу веру. Я служитель светлых богов, — угрюмо произнес остяк.
— Великий Сорнэ-Туром лишил разума эту несчастную и сами боги вольны казнить и миловать ее! — веско и убежденно заговорила Алызга. — Ты пришел во-время, Имзега. Я каждый вечер выходила сюда слушать крик иволги, которым ты извещаешь свой приход. В этот год он принесет мне счастье. Этот год — последний год плена и страданья Алызги, сестры твоей… Был ли ты, богатырь, на урмане Вагатима-нет?[47] — с лихорадочной поспешностью закончила свою речь вопросом Алызга.
— Я только оттуда, сестра! — произнес молодой остяк. — Слушай, надо торопиться… А то девчонка успеет добежать до острога и поднять тревогу… Мой каюк[48] спрятан в камышах… Успеем бежать, только надо спешить… Слушай: я провел семь дней и семь ночей на урмане… Я принес в дар великому духу девять[49] медвежьих сердец, добытых на охоте… Я лежал ниц перед великим изображением могучего шайтана, не вкушая пищи, девять дней и девять ночей и вот что открыл мне могучий Ун-Тонг, сестра моя Алызга: через семь новолуний ты будешь освобождена от клятвы своей и можешь вернуться к отцу на Белую реку, либо в юрт хана Кучума. Слышишь, сестра?
— О, Имзега! Благодарю тебя за добрую весть! — вся вспыхнув от счастья, прошептала Алызга.
