Джон смотрел на нее сияющими от радости глазами.
– Ты поняла? Ты меня успокоила, Шеннон. Я боялся, что твой бред никогда не кончится.
Ей хотелось сказать, что еще рано успокаиваться, но она передумала. Она утомлена и смущена… Ей так нужна его улыбка, доверие, любовь…
Шеннон снова прижалась к его широкой груди, будто искала защиты и убежища.
– Ты такой надежный, Джон. Я поняла, как ты мне дорог, когда нож Кахнаваки коснулся моей руки. Я подумала, что остаюсь одна, совсем одна, навсегда. Помоги мне, пожалуйста, справиться с этим.
– Все прошло… Ты дрожишь? Что пугает тебя?
– Это от облегчения. От того, что я здесь, с тобой. Давай помолчим… Давай не будем думать ни о чем…
– Помолчим. Конечно, не думай ни о чем. Тебе нужно отдохнуть. Все плохое уже позади. Нас ждет только хорошее. Завтра ты станешь моей женой. Чего еще желать? – Джон снял повязку и осмотрел ее ранку. – Сегодня, Шеннон Клиэри, ты стала полноправной саскуэханнокой.
* * *
Шеннон уснула в объятиях Джона. Когда она проснулась на широком помосте в задымленном вигваме, его уже не было. Слабый отблеск лунного света падал на стену вигвама. Шеннон была накрыта мягким коричневым одеялом, которое женщины дали ей днем. Было приятно, что ее не закутали в бобровый, медвежий или кроличий мех. И к лучшему, что Джон ушел. Ей нужно многое обдумать, а когда он рядом, мысли путаются.
Засыпая, Шеннон слышала, как Джон пообещал заботиться о ней и никогда никому не позволять обижать ее. В ответ она пробормотала, что любит его, но не вынесет обсуждения их женитьбы или их будущего. Он понял ее, и убедил, что она очень устала и слаба, что ее голова еще не совсем в порядке, и он будет терпелив… но не слишком…
Шеннон улыбалась, вспоминая, как сверкали от страсти его зеленые глаза. Ей очень хотелось уступить его желанию. Но из скромности и чтобы не уронить доброе имя, она предложила спать отдельно этой ночью в деревне. Джон согласился, так как, весьма вероятно, матери Кахнаваки будет необходимо поговорить с ним.
У него вошло в привычку расстегивать на ночь ее джинсы и лифчик. Улыбаясь, Шеннон сняла их и свернулась клубочком, готовая ко сну. Мысли вертелись вокруг ее проблемы. Она случайно столкнулась еще с одним «особым случаем», как говорил Филипп. Он оказался крепким орешком по сравнению с теми, что были раньше. Шеннон вспомнила, как горько плакала она над погибшими от разлившейся на Аляске нефти чайками. Рыдая, обещала найти время и деньги, чтобы защитить птиц от жестоких людей. Как больно было смотреть проспекты, поступающие из финансируемого ее фирмой отдела охраны животных. Мука, горе, ярость, и, наконец, решимость защитить невинные существа…
