Они грызли удила от нетерпения. Будь их воля, они бы устроили новый марш-бросок, но Коттон вывел их на грунтовую дорогу и сказал: нечего силы расходовать зря, им силы еще ой как понадобятся, – и задумчиво потрогал пальцем свой шатающийся зуб.
На подъеме, с которого был виден лагерь, Коттон снова остановил их.
– У нас будет вроде как партизанская акция, – сказал он. – Или разведка боем. Нам надо спланировать операцию, решить, кто, что и когда делает. Во-первых, надо одеться, и одеться тепло, потому что нам предстоит подняться на три тысячи футов, а холодно там, наверху, как на Северном полюсе. Возьмем фонарики, вообще прихватим, что захотим, – мы же на грузовике поедем. Дадим кругаля, чтобы никто нас не заметил. У вас, парни, имеется пять минут – через пять минут в полной боевой готовности встречаемся в гараже. Вопросы есть? Нет? Тогда за дело.
Лалли-1 тайком пытался отправить письмо домой. Родители бы его все равно не получили: они в очередной раз помирились, сбагрили сыновей в лагерь и улетели на фотоохоту в Кению. Коттон поймал Лалли-1 за этим занятием и письмо порвал. Стивен Лалли-младший пришел в неистовство. Визжа как резаный, он встал на койке на четвереньки и принялся биться головой об стенку. Остальные, бросив его одного, отправились на ужин. Когда они вернулись, Лалли-1 перебил всю их живность. Ящериц Гуденау, его жуков, пауков и змею, живших в картонных коробках под койкой, Стивен Лалли-младший вытряхнул оттуда и растоптал. У его брата Билли было два любимца - жаба и малютка кролик, у которого заднюю лапку когда-то прокусил койот. Лалли-1 раздавил жабу и растер ее по полу, а калеку-кролика загнал в угол и, воображая, что на месте кролика его обожаемый братец, зашиб малютку железякой.
Они шли гуськом через перелесок, огибая столовую и приближаясь к своему домику. Лимонад храпел во все завертки. Первым из домика выскочил Коттон – укрываясь за стволами сосен и стараясь не попасться на глаза какому-нибудь мальчишке, вставшему среди ночи по нужде, он двинулся мимо домика команчей. От мастерской он скользнул к гаражу, где и принялся ждать, нетерпеливо теребя завязки армейского подшлемника, купленного им в Кливленде, в магазине военного обмундирования. Постепенно, один за другим, прячась от лунного света, появились остальные. Одеты они были так, как было принято в лагере: синие куртки с белой эмблемой лагеря на спине, шерстяные фуфайки, джинсы в обтяжку, кожаные ремни с медными бляхами, шерстяные носки и ковбойские сапоги. Отличить одного от другого можно было только по головному убору. На голове у Гуденау была индейская повязка, которую он сам расшил бисером. В то лето в лагере было модно носить на голове черт знает что. Шеккер, например, задом наперед напялил кепочку, которую его папаше подарил Арнолд Палмер, сыграв с ним в гольф в Палм-Спрингс. Братья Лалли щеголяли в одинаковых фетровых шляпах, широченные поля которых, потеряв форму от дождя и небрежного обращения, свисали им на уши. Наконец, Тефт казался еще выше в немецкой военной фуражке с длинным козырьком – Африканский корпус Роммеля! – он откопал ее где-то в Гринич-Виллидж.
