— А вы бы попробовали, сэр, — прозвучал рядом с Раффлсом невыразительный голос.
Ненормальный, он что, думал, что он один в комнате?! Я-то, конечно, понимал, что это не так, но тоже, как еще один ненормальный, позволил ему бесконтрольно нести этот бред. И вот — перед нами стоит совершенно бесстрастный констебль в коротком мундире, они носят такие летом, со свистком на цепочке, но, правда, без дубинки на боку. Боже! Он до сих пор у меня перед глазами: среднего роста, с широким добродушным лицом, покрытым потом, у него даже усы вспотели. Констебль строго смотрит на Раффлса, а тот в ответ смеется.
— Собираетесь меня арестовать? — спокойно спрашивает чуть позже. — Вот это была бы шуточка, черт возьми.
— Я этого не сказал, сэр, — ответил полицейский. — Но такой джентльмен, как вы, и ведете такие странные речи, да еще в Британском музее! — И он приподнял шлем, приветствуя моего подопечного, который по случаю прогулки был в сюртуке и цилиндре, что прекрасно подходило для его нынешней роли.
— Что ж, получается, уж и нельзя просто так сказать приятелю, что я не прочь завладеть этой золотой чашей? — возмутился Раффлс. — Но я действительно не прочь. И мне все равно, слышат ли меня, когда я это говорю, или нет. Да я в жизни не видел ничего красивее!
Лицо констебля подобрело, под мокрыми усами обозначилась добродушная ухмылка.
— Осмелюсь сказать, что вы не единственный, кто бы от нее не отказался, сэр, — сказал он.
— Конечно, и я говорю то, что думаю, вот и все, — беззлобно проговорил Раффлс. — Но если серьезно, констебль, неужели небезопасно хранить такую ценную вещь в такой витрине?
— Пока я здесь — безопасно, — ответил тот то ли в шутку, то ли всерьез.
Раффлс внимательно изучал констебля, а он в свою очередь — Раффлса, ну а я во все глаза глядел на них обоих, не говоря ни слова.
— Но вы вроде здесь один, — заметил Раффлс.
В его голосе прозвучало беспокойство, это было беспокойство человека и гражданина, беспокойство ученого-энтузиаста, опасающегося за национальное сокровище, которое он, как никто другой, мог оценить по достоинству. И, несомненно, в эту минуту нас троих переполняла национальная гордость.
— Я не один, — спокойно сказал констебль. — Видите стул около двери? Один из служителей музея сидит там целый день.
— А где же он сейчас?
— Разговаривает с другим служителем у самого входа в коридоре. Если вы прислушаетесь, то услышите их голоса.
Мы прислушались и действительно услышали их, но не у самого входа. Мне показалось, что они разговаривают где-то в другом конце коридора.
