Итак, после того, как единодушно вся команда пришла к выводу, что Солёный давно погиб и надежды на его возвращение никакой не может быть, после того, как язвительно и жестоко высмеяны были все дураки, которые воображают, что тот так вот сидит и дожидается «Каму» семь месяцев на пирсе, едва с корабля была спущена первая партия матросов на прогулку в город, все пошли на поиски. Никто открыто в этом не признавался, говорили просто так: «Вы, ребята, вдоль берега пойдёте? Ладно, а мы вон в ту сторону! А кто по городу пойдёт?» Так, разбившись на мелкие группы, матросы разошлись по городу, берегу и рынку, присматриваясь ко всем собакам и потихоньку посвистывая особым тонким свистом, который Солёный безошибочно узнавал. Вечером все вернулись на корабль ни с чем, в мрачном настроении, а Мартьянов поднялся по трапу впервые за много месяцев с самым неприступным и надменным видом и тотчас лег на свою койку лицом к стене. Особенно всех расстроило то, что портовый сторож вспомнил, что большая рыжая, очень злая собака после ухода «Камы» часто приходила в порт и бродила вдоль причалов. Молоденький матросик, первогодок Миша, с горечью сказал?
– Если б знать, я бы двухмесячное жалованье отдал, чтобы его отсюда в Одессу переправили багажом!
На него посмотрели с презрением, и кто-то хмуро сказал:
– Подумаешь! А кто бы не дал?..
Наутро «Кама» должна была уходить в море. Ночью около трапа залаяла собака. Вахтенные бросились к борту, и из кубрика выскочили полуодетые матросы. Большая чёрная собака понуро протрусила мимо и, оглянувшись, испуганно шарахнулась, услышав голоса. А в это время бездомная и безымянная бродячая рыжая собака, у которой когда-то была кличка Солёный отлёживалась в пыльной канаве под железнодорожным мостом, дожидаясь рассвета, чтобы выйти на поиски пищи, Накануне на базарах были облавы на бродячих собак и по улицам ездили страшные ящики, откуда глухо доносились собачьи голоса, вопли испуга, жалобы и жалкий, просительный лай. Он сам еле ушёл от сетей и теперь даже во сне иногда принимался глухо рычать от бессильной ярости.
Едва рассвело, он поднялся, спокойно обошёл спящих под мостом людей – этих-то можно было не опасаться – и начал свой обход всех закоулков, где когда-то ему попадались съедобные отбросы, Ему очень не хотелось идти на базар, где бывали облавы, но его непреодолимо тянул туда голод. Он боялся, старался удержаться, но шаг за шагом, переулок за переулком оказывался всё ближе к базару. Вдруг он растерянно остановился и замер, шерсть на нём поднялась дыбом от волнения. Припав мордой к самой земле, он закружился на месте. С лихорадочной быстротой он вбирал в себя воздух, торопливо его выдыхал и снова жадно втягивал носом, обнюхивал неясные следы, запах которых сводил его с ума. Рыская по следам, он вышел на прямую и побежал по переулку к порту.
