– Справедливость! – закричал Шанкар. – Знаешь, что это такое? Ты же бесхребетная тварь, червяк, трус, у тебя одно на уме, как брюхо набить! Сколько я плачу за квартиру? Какие у меня расходы? Да на те деньги, что я выкладываю твоему деду, этому грабителю, трусливому дерьму, десять семей бы прожили. Почему я должен отваливать такие деньги? Потому что он платит мистеру Альберту, мистеру Брайсу, организации, и конца этому не видно. Значит, он должен выжимать все из нас. – Шанкар ткнул пальцем в спящих. – А сколько они платят? Лишь за грязную постель, на которой спят днем, пока мы работаем? На родине они бы на эти деньги дом купили. Из нас выжимают всю кровь, пока и костей-то не останется. А ты говоришь, мы не платим организации.
– Тогда убирайся! – завизжал внук. – Забирай мою тетку, своих воришек-детей и отправляйся искать твою справедливость. Хочешь, чтоб нас избили на темной улице и бросили псам как падаль?
– Полиция…
Внук в ярости плюнул на стол, по подбородку потекла слюна.
– Полиция? Совсем рехнулся! А наши паспорта? А разрешения на жительство? Ты что, ребенок?
Все закричали. Шум стоял такой, что в течение минуты никто не видел и не слышал троих пришедших, пока маленький белый толстячок в котелке не подошел и не ударил палкой по столу. В палку был залит свинец – стол осел, задрожал под тяжестью удара. В комнате стало тихо, как будто одновременно выключили дюжину транзисторов, пытающихся перекричать друг друга.
Бородатый старик поднял слезящиеся глаза на белого, и его лицо, казалось, стало свинцово-серым под коричневой морщинистой кожей. Все сидевшие за столом беззвучно застыли в позах собеседников, которых прервали во время спора. За толстячком в котелке стояли двое парней с овчарками на крепких кожаных поводках. Собаки скулили, открыв красные пасти, слегка вывалив языки, показывая мокрые от слюны клыки и губы, рвались с поводков. Их хозяева были в куртках, грязных джинсах и резиновых сапогах на рифленой подошве. Один, толстомордый, – в фуражке с блестящим сломанным козырьком. Второй – без головного убора, его зачесанные назад длинные курчавые крашеные волосы падали на воротник бушлата. У него было острое личико хорька, все в следах от прыщей. Оба парня смотрели на толстяка, ожидая приказа.
– Ну и ну, – сказал толстяк. – Вот это гам! Вот это бардак! Не хотел бы я быть вашим соседом, чесслово, не хотел бы. А вонь какая, тьфу! – Он деликатно зажал нос большим и указательным пальцами. – Я разочарован в тебе, Ахо, чесслово разочарован. Я-то воображал, мы с тобой до гроба друзья, водой не разольешь, а ты, гляди, вон что учудил. Бог знает чего нагородил мистеру Сингху. Мистер Брайс, тот тоже огорчен, еще как. Так мне и говорит: «Альберт, огорчен, значит, я. Вера моя в человека, мол, еще раз, значит, поколебалась». Прям так и сказал. Скажи, Сид?
