Я бреюсь под холодной водой, взяв чистый станок, и не режусь. Может, это и не большая победа, но она достойна внимания.
Я направляюсь в кухню и смотрю, как Джулиана готовит кофе и намазывает отличным джемом зерновой тост. Я всегда чувствую себя ребенком, когда ем рисовые хлопья.
До сих пор помню, как впервые увидел ее. Она была на первом курсе Лондонского университета, изучала иностранные языки. Я писал диссертацию. Даже собственная мать не назвала бы меня красавцем. У меня были темные вьющиеся волосы, нос в форме груши и кожа, покрывавшаяся веснушками при первых признаках солнца.
Я остался в аспирантуре, намереваясь переспать со всеми перспективными и временно свободными первокурсницами, но, в отличие от других будущих повес, я прилагал для этого слишком много стараний. Мне даже не удавалось быть по-модному неряшливым и бунтарским. Не важно, сколько ночей я проводил на чьем-нибудь полу, используя вместо подушки куртку, – она отказывалась мяться и покрываться пятнами. И вместо того чтобы выглядеть интеллектуальным и пресыщенным, я сильно смахивал на человека, идущего на первое собеседование с работодателем.
– В тебе была страсть, – сказала она, выслушав мои излияния против ужасов апартеида на митинге на Трафальгар-сквер рядом с посольством ЮАР. Она представилась в пабе и разрешила мне налить ей двойной виски.
Джок был там – и все девушки расписывались на его футболке. Я знал, что он заметит Джулиану. Она была новенькой – и хорошенькой. Он обнял ее за талию и сказал:
– Я мог бы стать лучше, просто находясь рядом с тобой.
Даже не улыбнувшись, она убрала его руку и ответила:
– Жаль, но когда у тебя встает, это вряд ли можно считать личностным ростом.
Все засмеялись, кроме Джока. А Джулиана села за мой столик, и я смотрел на нее в изумлении. Я раньше не видел, чтобы моего лучшего друга ставили на место так мастерски.
Я попытался не покраснеть, когда она сказала, что во мне была страсть. Она засмеялась. Рядом с нижней губой у нее была родинка. Мне хотелось ее поцеловать.
После пяти двойных она уснула в баре. Я отнес ее в кеб и отвез домой, в свою комнату в Ислингтоне. Она спала на кровати, а я лег на диван. Утром она поцеловала меня и поблагодарила за то, что я был таким джентльменом. Потом она снова поцеловала меня. Я помню выражение ее глаз. В них не было вожделения. Они не говорили: «Давай немного повеселимся, а потом посмотрим, что из этого выйдет». Ее глаза говорили: «Я стану твоей женой и рожу тебе детей».
