Конечно, я искал ответы. А он чего ожидал? Правда, ответов найти нельзя. Все эксперты утверждают одно и то же: болезнь Паркинсона – одно из самых загадочных и сложных заболеваний.
– А что тесты, которые ты провел?
– Результаты еще не пришли. Я получу их на следующей неделе. Тогда и обсудим курс медикаментов.
– Каких медикаментов?
– Коктейль.
Он говорит, как Фенвик.
Джок стряхивает пепел со своей сигары и подается вперед. С каждой нашей встречей он все больше и больше похож на стареющего политика. Скоро начнет носить цветные подтяжки и гольфы.
– Как поживает Бобби Моран?
– Не очень.
– Что случилось?
– Он избил женщину, которая невольно увела его кеб.
Джок забывается и, вдохнув дым, начинает неистово кашлять.
– Очаровательно! Еще один удачный исход!
Именно Джок послал Бобби ко мне. Местный врач прислал его на неврологические тесты, но Джок не нашел никаких физических отклонений, поэтому передал его дальше. Вот его точные слова: «Не волнуйся, он застрахован. Тебе могут на самом деле заплатить».
Джок думает, что я должен был остаться верным «настоящей медицине», когда у меня имелась такая возможность, вместо того чтобы позволять своей общественной сознательности обходиться мне дороже дома. По иронии судьбы в университете он был такой же, как я. Когда я напоминаю ему об этом, он возражает, что просто в те дни все самые симпатичные девушки придерживались левых взглядов. Он был социалистом «лета любви»: готов на все, лишь бы с кем-нибудь переспать.
Никто не умирает от болезни Паркинсона. Умирают с ней. Это одна из избитых острот Джока. Я буквально представляю ее на автомобильной наклейке, потому что она почти так же смешна, как «Оружие не убивает людей, это делают люди».
Мою реакцию на болезнь можно было озаглавить: «Почему я?», но после встречи с Малкольмом на крыше Марсдена я приструнил себя. Его болезнь тяжелее моей. Он выиграл.
Я начал понимать, что что-то не так, год и три месяца назад. Сначала появилась усталость. Иногда я словно шел по грязи. Я по-прежнему играл в теннис дважды в неделю и тренировал футбольную команду Чарли. Во время наших тренировочных матчей я справлялся с десятком восьмилеток и воображал себя Зинетдином Зиданом, плеймейкером, отдающим точные пасы и совершающим эффектные двухходовки.
Но потом я стал замечать, что мяч летит не туда, куда я его посылал, и, совершив резкий рывок, я запутывался в собственных ногах. Чарли думала, что я дурачусь. Джулиана думала, что я ленюсь. Я винил во всем свои сорок два года.
