Конечно, как и угрожал, Кулбатыр наверняка разболтает, что тех большевиков-агитаторов зарезал Танат. Но и тут у Таната найдется что ответить. Он скажет: это — месть. Месть за то, что не хотел быть рядом с бандитом, за то, что сошел с кривого пути, желая лишь одного — жить нормальной человеческой жизнью, как все живут. Была еще одна надежда у Таната: Кулбатыр не из тех людей, что поднимают руки перед врагом. Скорее всего, он будет сражаться до последнего, и его попросту убьют. Тогда Танату вообще бояться нечего: убийство большевиков так и останется за Кулбатыром.
Он успокаивал себя, но где-то под ложечкой все равно сосало. «Нет, дорогой, так просто тебе на этот раз не выкрутиться. Однажды тебя уже простили, а ты снова полез в банду... Тут, пожалуй, не помилуют, сколько ни прикидывайся невинным ягненком». И Танат ломал голову, как бы все-таки выбраться невредимым.
«Придется, видно, сказать так: прошлое — прошлым, время тогда было переменчивое, слишком сложное для понимания темного человека. Многие тогда метались из стороны в сторону, а он и вовсе дураком был. Поддался агитации человека из Алаша, который призывал всех мужчин Каратюбинской волости сесть на коней и взяться за оружие. Наслушался его речей, вот и взыграла молодая кровь — захотелось стать воином, свое геройство показать, а во имя чего показать, он тогда и не думал вовсе».
Люди это знают. Знают, что, когда с Алаш-Ордой было покончено, Танат сам отдался в руки правосудия, душой не кривил. И с тех пор делает все, что предписывают Советы. И в артель вступил, живет тихо, никаких грехов за ним не числится...
Но снова ужалила страшная мысль: «А вдруг дознаются, что это я предупредил Кулбатыра, когда того собирались схватить?.. Проклятый Кулбатыр! Пропадал столько времени и вот свалился на голову!»
И опять успокаивал себя: «А как дознаются? Кто об этом скажет, кроме самого Кулбатыра? Раиса ведь уже нет. И Аккагаз тоже наверняка сдохнет. Разнюнился ты, Танат, как последняя бабенка. И с Кулбатыром еще один аллах знает, как все решится, так что нечего себя раньше времени хоронить».
Он вовсю настегивал коня, чтобы к следующему вечеру быть уже в Косагаче. Его все время преследовал какой-то запах. Он время от времени принюхивался, но никак не мог определить, что это? И только когда успокоился, отвязался от мучивших его мыслей, наконец догадался: да это же запах крови! Да, да, крови! Крови Аккагаз, которой пропиталась, кажется, вся его одежда, как он ни старался счистить ее.
