«А я ведь целовал этот самый кинжал, давая клятву», — подумал он.
И вдруг его охватила ярость. «Вести такую паршивую жизнь и кончить ее, убив самого себя? Ну уж нет! Он еще поживет. Он еще отплатит Советам и за отца, и за брата, и за тех парней, сложивших свои головы, и за Аккагаз! Они еще отпробуют его ненависти и не раз поплачут, как он плакал сегодня!»
Металлически клацнул кинжал, посланный в ножны твердой рукой.
...Аккагаз умерла под утро, так больше и не приходя в себя. Кулбатыр заметил это не сразу: он задремал. А когда проснулся от какого-то тревожного толчка изнутри, Аккагаз была уже почти холодной.
Нет, он не бился в истерике, не проклинал небо, отнявшее у него самое дорогое, что оставалось в жизни. Он долго и неподвижно, как истукан, сидел возле того, что недавно еще было его любимой Аккагаз, и, кажется, ни о чем не думал: думать было не о чем — теперь он уже навеки оставался один в этой безбрежной степи.
Неизвестно, сколько прошло времени, когда наконец поднялся. Растреножил коня Таната и тут только вспомнил о нем. Вспомнил и понял: поиски лекаря были хитрым поводом, чтоб улизнуть.
«Несчастный трус, — подумал он про Таната. — Напрасно ты стараешься спасти свою поганую шкуру. Те, кто шел за нами, наверняка узнали тебя. Они и посчитаются с тобой».
Кулбатыр положил тело жены поперек седла и, взяв коня под уздцы, неспешно направился туда, где вдалеке виднелся высокий курган.
Когда он приблизился к нему, уже совсем развиднелось. Кулбатыр осторожно снял тело, аккуратно положил на расстеленную попону. У южного подножия кургана, с той стороны, которая смотрела на Жылкыкудук, он опустился на колени и тем самым кинжалом, которым еще совсем недавно хотел покончить с собой, начал рыть могилу, выгребая землю руками.
Когда глубина ее достигла примерно метра, он сделал сбоку нишу. Прежде чем положить туда Аккагаз, он умыл ей лицо, насухо вытер своим платком, поцеловал в лоб и только потом опустил в могилу. Засыпал ее землей, нагреб небольшую горку поверху, обстукал ее ладонями и поднялся.
Постоял немного, потом поднял с земли и закинул за плечо карабин и взобрался на коня.
Ехал так же неторопливо, как все делал в это, теперь разгоревшееся вовсю, утро, и шагов через сто оглянулся. Свежая могила была хорошо видна. Курган возвышался над ней как памятник.
Он смотрел на чернеющую среди желтеющей травы землю, и сердце его комкала тоска, а глаза застилали скорбные слезы.
