Тараканы выходят из линьки больше и сильнее, но с телом мягким, как моллюск, и бледным, точно Айра. Через полчаса затвердевающий панцирь окрашивается меланином. Лучше броне окрепнуть, прежде чем я предстану перед миром, но нельзя рисковать: я могу застрять в старых ногах.
Я вытянул передние ноги – они разбухли, точно тесто. Я осторожно перебрался на спину соседнего трупа.
Я с тревогой оглядывал себя. Я уже был наверху, но по-прежнему видел себя внизу. Сверху я был мягкий, белесый и шаткий. Снизу – бурый и твердый, навеки застывший возле Бисмарка, незаменимого друга. Внизу я был мертвец среди мертвецов. Сверху лишь вступал в новую жизнь.
Между мной и выходом из мотеля стояла только Гольф. Она все боролась с клейкой массой и потеряла ко мне интерес. Едва она остановилась передохнуть, я нетвердыми ногами прыгнул ей на спину. Один прыжок – и я на свободе!
Но снова вмешались восставшие феромоны. Фаллос без труда выскользнул из мягкого панциря, нежно мурлыча: «Гольфочка, красавица, любимая!» Подстилка внизу вопила: «Агония, голод, смерть!» Никогда раньше не приходилось мне взвешивать «за» и «против» применительно к сексу, так что дебаты завершились через секунду. Оставался лишь технический вопрос – как я в нее войду сверху, если нормальная тараканья позиция снова впечатает меня в клей?
– Какого черта? – взвизгнула Гольф. Она обхватила мою ногу свободным усиком – а я-то думал, у нее все конечности заблокированы – и воткнула ее в липкое месиво.
Вожделение исчезло, включился инстинкт самосохранения. Я рванулся к выходу, неуклюже вывернувшись в воздухе, поскольку нога оставалась в Мотеле. Но пять других плюхнулись на винил.
Я был воодушевлен и взбешен, но в основном меня мучило любопытство. За всю жизнь в колонии я никогда не видел откровенного садизма – даже не слыхал о таком.
– Зачем ты это сделала? Можешь объяснить?
– Жизнь за жизнь, Псалтирь. Ты сам так говорил.
Только не эта жизнь. Нога-заложница была бледная и скользкая, будто личинка, которую я вывел на прогулку. Я дернулся, но она со мной не пошла. Выбора нет – придется ее оторвать. Я не переживал по поводу каннибализма – это же моя плоть. Я впился в сочленение. Острая боль вскоре утихла. Я свободен!
– Чтоб ты сдох, – прошипела Гольф. – Чтоб на тебя наступили, раздавили и полили ядом. Не бросай меня.
– Я оставляю тебе на память ногу. Смотри на нее и думай обо мне.
Я вышел в кухню и шмыгнул под порожек. Пусть новое тело затвердеет. Я подозревал, что для возвращения мне понадобится крепкая шкура.
