Я собрал все свое мужество и уставился на его задние ноги – подальше от всепонимающих глаз. Я наклонился и открыл пасть. Сердце билось так сильно, что усы вычерчивали восьмерки. Я сделал выпад и вцепился ему в бедро.
Хитин треснул между жвалами. Я его выплюнул. Не могу.
Давай, Псалтирь. Послушай, как урчит холодильник, – твое время истекает. Мы всего лишь мясо, только он падаль, а ты еще жив.
Повторяя это, я снова придвинулся к нему. Откусил кусочек. Подавил рвотный позыв и проглотил. Не задумываясь, отгрыз еще кусок, за ним еще один и еще. Я прикончил бедро, затем доел ногу, предусмотрительно затормозив над клеем. Я куснул еще раз, нога разломилась пополам, и тело повалилось ко мне. Я не мог остановиться, пустота в пасти казалась невыносимой. Я перегнулся через труп и съел второе бедро. Церки хватило на один укус. Теперь это была падаль, свежая мертвечина, прохладная, благоухающая и нежная от краткого старения.
Мною двигал инстинкт. Я двигался автоматически, бездумно. Дело не в голоде; я ел, потому что передо мною была пища. Я разгрыз грудь и распорол живот от зада к переду, сверху донизу, еще быстрее наслаждаясь движением челюстей, в кои-то веки снова став тараканом. Наконец брюхо у меня раздулось и уперлось в панцирь.
Добравшись до надкрыльев, я остановился. Не хотелось смотреть ему в глаза. Я определенно съел предостаточно.
Отодвинувшись, я оглядел плоды своего труда. Голова нетронута, но остальное – потравленная саранчой оболочка, разбомбленный самолет. Я обжора, каннибал! Мне стало нехорошо. Но первые питательные вещества из его тела прочистили мне мозг. Меня мутило, но я сдержал рвоту – она стоила бы мне единственного шанса выжить. Скоро этот ужас прошел.
Впервые с заселения в Мотель я спокойно заснул. На следующий день я болел. Истощенному организму оказалась не по нутру столь калорийная пища в таком количестве. Кишки крутило, но пища по ним ползла. О, если б только сквозняк очистил Мотель от мерзкой вони моих газов.
На второй день я почувствовал, как где-то под хитином формируется новая ткань. В отличие от остальных девяти постояльцев я толстел. Я выжил.
Первый симптом линьки – сильное давление изнутри, будто изо всех дыр одновременно лезет дерьмо. В молодости линять не сложнее, чем опорожниться: одно усилие, и кутикула между крыльями лопается. Затем сгибаешься, трещина растет, и через несколько минут уже стоишь на старой шкуре в новой броне на размер больше прежнего.
