Облака начали рассеиваться, медленно открывая новую иллюзию, в которую перенес их Бейли. Она была неотчетливой, но огромной. Литавра открыла глаза и увидела…
Верхнюю Половину, лишь в нескольких километрах от плоскости Колец. Под ней была бесконечная золотистая поверхность, а над ней — звезды. Ее глаза обратились к этой поверхности под ней… Та была тонкой. Нематериальной. Сквозь нее можно было видеть. Прикрыв глаза от солнечного блеска (и добавив в музыку жалобную минорную тему) она вгляделась в то кружащееся чудо, взглянуть на которое они и принесли ее сюда; и ее уши наполнили вопли ее невысказанных страхов, по мере того как их улавливал Бейли. Там были звезды, они окружали ее и двигались к ней, и она проходила сквозь них, и они начали вращаться, и…
… внутренняя поверхность Бейли. А над ее невидящими глазами тонкий зеленый усик втягивался обратно в стенку. И исчез.
— Я изнемог.
— Ты в порядке? — спросил его Барнум.
— В порядке. Но изнемог. Я предупреждал тебя, что это соединение может не справиться с работой.
Барнум утешил его.
— Мы и не ожидали такого накала. — Он потряс головой, пытаясь выбросить из памяти этот ужасный момент. Страхи у него были, но фобий явно не было. Ничто никогда не подавляло его так, как это сделали Кольца с Литаврой. Он с благодарностью почувствовал, что Бейли вмешался и облегчил боль в том уголке его мозга, куда не было необходимости заглядывать. Для того достаточно времени будет позже, на длинных, безмолвных орбитах, по которым они вскоре будут двигаться…
Литавра приподнялась, озадаченная, но начала улыбаться. Барнуму хотелось бы, чтобы Бейли дал ему отчет о состоянии ее разума, но их связь была разорвана. Шок? Он забыл симптомы.
— Мне придется определить все самому, — сказал он Бейли.
— С ней, похоже, все в порядке, — сказал Бейли. — Когда контакт разорвался, я успокаивал ее. Может быть, вспомнит она немногое.
И она не вспомнила. Хорошо, что она запомнила счастье, но от страха в самом конце осталось лишь смутное впечатление. Она не хотела посмотреть на Кольца, да это было и к лучшему. И не надо было искушать или дразнить ее тем, что ей никогда не будет доступно.
Там, внутри Бейли, они занялись любовью. Это было глубоким, тихим и длилось долго. Остатки боли, что удавалось найти, излечивались в этом мягком безмолвии, нарушавшемся лишь музыкой их дыхания.
А потом Бейли постепенно сократился до размеров человеческой фигуры, охватив Барнума и навсегда оставив Литавру извне.
