Литавра его не замечала. Она затерялась в мире, существовавшем чуть в стороне от реального, мире, где танец был музыкой, а ее тело — инструментом. Глаза ее моргали, создавая стаккато, а дыхание обеспечивало прочную ритмическую основу тем звуковым сетям, что ткали ее руки, ноги и пальцы.
Для Барнума и Бейли красота этого заключалась в безупречном соответствии звуков движениям. Они подумали, что это будет лишь покушением на новизну, что она с усилиями начнет изгибаться, принимая неестественные позы — для того, чтобы добиться нужных звуков. Но это было не так. Каждый фрагмент порождал следующий. Она импровизировала и музыку и танец, но подчинялись они лишь собственным правилам.
Когда, наконец, она остановилась отдохнуть, балансируя на кончиках педов, и позволив звуку растаять, превратившись в ничто, Барнум почти превратился в статую. Его удивил звук аплодисментов. Он понял, что руки были его собственные, но управлял ими не он. Это был Бейли. А Бейли н_и_к_о_г_д_а_ не завладевал контролем над моторикой.
Им нужны были все подробности. Бейли настолько потрясла новая форма искусства, и так охватило нетерпение задавать вопросы, что он едва не попросил Барнума ненадолго уступить ему право управлять голосовыми связками.
Литавру такой энтузиазм удивил. Она была горячим сторонником синаптикона, но больших успехов в своих попытках распространить его не достигла. Он имел свои ограничения, и рассматривали его как интересную, но временную моду.
— Какие ограничения? — спросил Бейли, а Барнум произнес вопрос вслух.
— В сущности, для полного воплощения возможностей ему необходима невесомость. Когда есть тяготение, даже такое как на Янусе, имеются остаточные тона, которые не устранить. Вы, конечно же, этого не заметили, но я не могла в таких условиях использовать многие из вариаций.
Барнум понял кое-что сразу.
— Тогда мне надо поставить такой же себе. Чтобы можно было играть на нем, пролетая в Кольце.
Литавра стряхнула с лица прядь волос. От четвертьчасовых усилий она покрылась потом, а лицо ее раскраснелось. Барнума настолько захватила гармония этого простого движения, что он едва не упустил ответ. А синаптикон был выключен.
— Может быть, вам следует это сделать. Но на вашем месте я бы не спешила.
Барнум собирался спросить, почему, но она быстро продолжила:
— Это еще не настоящий музыкальный инструмент, но мы работаем над ним, улучшая с каждым днем. Отчасти проблема в том, что для управления им требуется специальное обучение — чтобы он издавал нечто большее, чем белый шум. Когда я рассказывала, как он работает, это была не совсем правда.
