Какое неприятное чувство наполнило бы душу мою, если б уроженцы Булгарии, Румилии, Албании, Боснии, Македонии, Анатолии, Армении, Курдистана, Ирак-Араби, Диарбекира [423] и всех мест и всех островов, принадлежащих блистательной Порте [424], окружили меня, воскликнули: ля-илъ-лях-алла! Гяур! [425] и повлекли бы в ставку Гуссейна.
Сидя на пространной бархатной подушке, сераскир [426] спросил бы меня, каким образом попал я в турецкий лагерь.
– Заблудился, – отвечал бы я.
«Не заблуждения, а путь правый ведет под кров Аллаха и его пророка», – сказал бы Гуссейн и велел бы меня отправить в Константинополь.
CCLXXXVII
Снабдив по доброте души
Каким-нибудь негодным мулом,
Какой-нибудь Ахмет-баши
Меня бы вез под караулом.
И долго он меня бы вез
Чрез Карнабат, или Айдос,
Чрез Кирккилиссу, до Стамбула.
Прощай бы молодость моя!
И сколько раз вздохнул бы я,
И сколько раз бы ты вздохнула
И сколько слез бы пролила,
Но мне ничем не помогла!…
CCLXXXVIII
К счастию, этого не случилось; вздохи и слезы остались целы. А между тем время было отправляться на зимние квартиры. И я, вслед за историческими лицами 1828 года, скакал на почтовых от Варны чрез Мангалию… Tс! За пересыпью, между небольшим озером и морем, показался на отлогом скате к морю небольшой, пустынный азиатский городок; кроме одной или двух мечетей, из-за домов белела башенка с крестом; это была церковь.
Так вот то место, где жил изгнанный из Рима Овидий, по неизвестной потомству причине! Вот тот город Томи, где лежал надгробный камень с подписью:
Hic ego qui jaces tenerorum lusor amorum,
Ingénus peru Naso poeto meo.
At tibi qui transis, ne sit grave, quisqius amasti,
Dicere Nasonis, molliter ossa cubent
[427]CCLXXXIX
Люди по большей части развязывают узлы не умнее Александра Великого [428]. И потому кто же упрекнет меня за перевод древней латинской рукописи, объясняющей тайну, важную для ученого света.
CСXС
(Октавий Август [429] и Овидий Назон в теплице Пантеона)
Август
Ложись, Назон!… распарив кости, приятно лечь и отдохнуть!
Мне кажется… что вместе с грешным телом омылись также ум и чувства и с грязью стерлись все заботы.
Читай мне новое твое произведенье; готов внимать.
Я в бане свой… вполне свободен… как мысль крылатая певца!
Здесь, отдохнув от тяжести державы, я чувствую себя…
Все говорит во мне: ты сам в душе поэт!…
О, если б не судьба мне быть владыкой Рима и прославлять отечество свое, я посвятил бы жизнь одним восторгам чистым, как огнь богов, хранимый Вестой!
