– Изволь, и кисло, брат, и солоно, и горько!
На вкус аптекарь не варит.
А ты, брат, что? аль бок-то все болит?
– Какой-те бок! уж согрешил пред небом!
Ни пить, ни есть, ни спать – совсем было пропал!
Спасибо фелыперу, какой-то плаштырь дал,
Вот и поел его сегодня трохи с хлебом,
И лучше!…
– Что ты?
Вот те бог!
Пойдем, брат…
(Поднимают корзину.)
Дежурный
– Что это?
– Мекштура и декох.
(Уходят.)
CCLXXI
Я хотел подтвердить справедливость всего вышеописанного всевозможною клятвою, какую только читатель в состоянии бы был придумать на сей случай, но мои кони мчатся уже быстрее вихря; предметы вправо ивлево также торопятся куда-то. За пространной равниной видно только утреннее небо. Кажется, еще версты две, и – бух долой с земного шара! Какой чудный скачок!
CCLXXII
Но…
Рассудок мудрецу поможет
Добро и зло определить:
То хорошо, что может быть,
И худо то, что быть не может.
CCLXXIII
Здесь должен я признаться всему потомству, что нет ничего грустнее стоянки под крепостью, особенно, друзья мои, в пустынной Булгарии. «Отчего, – спросит медицинский факультет, – отчего задунайский воздух был так ядовит для нас? Какого жизненного элемента недоставало в нем?» – Никто не решит вопроса.
В нем недоставало женского дыхания.
Напрасно военная музыка хотела развеселить душу, играя то русскую песню, то арии из La dame blanche [401], из Freischütz [402], то мазурку, то cadrille française [403]. Все это увеличивало тоску, потому что напоминало многое.
CCLXXIV
Все действия устремлены были на Варну и на посланного к ней в защитники милион-пашу. Большая половина войск, облегавших Шумлу. скрытно двинулась на левый фланг черты действия, к р. Камчику, чтоб не допустить 30 т. вспомогательных войск, приближавшихся к Варне.
В дополнение, болезни так наполняли гошпитали, что ни мудрая распорядительность, ни всевозможные средства к предохранению войск от них не в силах были остановить поток лазаретных карет, дрог и фур, который истекал из-под шумлинского лагеря. Палатки опустели. Гуссейн-паша хотел пересчитать нас двумя решительными ночными вылазками, но в оба раза встретил русскую единицу, которая, подобно палице богатыря, укладывала турецкие толпы во чистом поле на вечный сон.
Напрасно Гуссейн с крепостных стен стегал по своим низам-гедитам [404] картечью, напрасно проклинал их и грозил смертию, они бежали искать спасения от русской палицы в объятиях шумлинских оград.
CCLXXV
С неизъяснимою досадой
В палатке я своей сидел;
Все было занято осадой,
