Алан перестал даже ощущать дрожание парохода под ногами. Это была его битва; его мозг и мускулы отвечали на мысли, словно борьба уже происходила в действительности. Он твердо решил, что должен выйти из этой борьбы победителем, хотя бы ему пришлось отдать на это все годы своей жизни. Он и еще немногие другие докажут миру, что миллионы акров безлесных тундр Севера нельзя считать ни к чему непригодным краем света. Они населят их; эти так называемые «пустоши» будут греметь под бесчисленными копытами северных оленей, как никогда еще не гремели равнины Америки под копытами своего рогатого скота! Алан не думал о том богатстве, которое выпадет на его долю в результате целого ряда блистательных побед, рисовавшихся его воображению. Деньги просто как деньги он ненавидел. Его захватывала грандиозность дела, страстное желание прорубить тропу, по которой его любимая страна сможет стать тем, чем она должна быть, стремление видеть окончательное торжество Аляски, которая будет снабжать мясом половину той самой Америки, что насмехалась над ней и наносила ей пинки, когда она лежала лицом вниз.
Звон пароходного колокола заставил его очнуться и вернуться к действительности от той воображаемой борьбы, к которой унеслись его мысли. Обыкновенно он бывал очень недоволен собой, когда ему случалось предаваться этим «бредовым спазмам», как он их называл. Сам того не сознавая, Алан немного гордился своей бесстрастной терпимостью, философским господством над своими чувствами, подчас граничившим с таким исключительным хладнокровием, что многие говорили про него, что он создан из камня, а не из плоти и крови. Свои порывы он хранил про себя.
Ощущение легкой тревоги промелькнуло в его душе, когда он заметил, что его пальцы бессознательно сжимают в кармане маленький носовой платок. Алан вынул его и сделал быстрое движение, словно намереваясь швырнуть его за борт. Затем, выругав себя за такое бессмысленное желание, он снова положил платок в карман и стал медленно прогуливаться по палубе, направляясь к носу парохода.
Глядя на рассеивавшийся понемногу туман, Алан размышлял о том, что было бы с ним, если бы он имел сестру, похожую на Мэри Стэндиш, или вообще какое-нибудь подобие семьи, скажем, пару дядюшек, которые интересовались бы его судьбой. Он очень ясно помнил отца, но мать гораздо меньше: она умерла, когда ему было шесть лет, а отец, когда ему было уже двадцать. Образ отца возвышался над всем, подобно тем горам, которые он так любил. Этот образ останется с ним на всю жизнь и будет его вдохновлять, и побуждать, и давать силы для того, чтобы быть истинным джентльменом, сражаться как мужчина и, наконец, без страха встретить смерть. Так жил и умер Алан Холт-старший.
