— Кто это там хохочет? — спросила Вера.
— О-о… — только и смог вымолвить я.
— Что-нибудь видно? Дай поглядеть.
Очень мне не хотелось уступать Вере место, но она, сгорая от любопытства, оттолкнула меня в сторону. Едва Вера увидела, что творится в коридоре, она с возмущением отпрянула от двери.
— Какой позор, какой неслыханный позор!.. — бормотала она, задыхаясь. Лицо ее пылало, а глаза так гневно сверкали на меня, словно это я был виноват, что не смог предотвратить безобразие, или словно я сам был пьян.
— Пьяные в стельку, — сказал я, хотя это и без того было ясно.
Вера была возмущена даже больше, чем я. Сейчас ей хотелось только одного: как можно скорее убраться отсюда, чего бы это ни стоило. Она подвела меня к двери, выходившей в сад позади дома, откуда мы легко могли незаметно удрать. Дверь, к счастью, была не заперта, и вскоре мы уже стояли на садовой аллее. Быстро проскользнув вдоль фасада виллы, мы пробежали к калитке. Я еще раз оглянулся на виллу с бумажной крышей, на забрызганную грязью машину и вздохнул с облегчением, словно избавившись от опасности, хотя, от какой именно, я и сам толком не знал.
— Теперь на нашей совести смертный грех, — сказала Вера, когда мы зашагали по многолюдным городским улицам.
Я не понял, что она имеет в виду.
— Смертный грех?
— Конечно. Ведь смотреть на такое — смертный грех. О чем это она? Разве грешно смотреть на пьяниц? Или, может быть, она намекает на ту женщину в расстегнутом жакете? Но откуда нам было знать, что она станет разгуливать в таком виде, словно одна в доме? Конечно, подсматривать в замочную скважину нехорошо, с этим я был готов согласиться, но чтобы простое любопытство считалось смертным грехом — это уж слишком. На свете столько всяческих грехов, что, в конце концов, неизвестно, какой из них страшнее.
— Разве любопытство — смертный грех? — спросил я.
— Нет. Но ты отлично знаешь, что я имею в виду, — ответила она.
Честно говоря, я не знал. Но, так как Вера, очевидно, не хотела входить в подробности, я не стал продолжать этот разговор.
Едва мы вышли из Тилта, хлынул дождь. Мы были так расстроены негостеприимным приемом в доме дяди Андреаса, полном грехов, что даже не заметили, как темные тучи быстро заволокли ясное майское небо. К счастью, у нас была с собой наша плащ-палатка. Мы растянули ее над головой и, невзирая на проливной дождь, продолжали идти. Навстречу нам шагал отряд немецких солдат. Они тоже накинули на себя плащ-палатки и перевернули вниз винтовки, свисавшие у них через плечо. Некоторые улыбались и подмигивали Вере. Я же теснее жался к ней под парусиной.
