Она быстро-быстро заморгала и от удивления даже рот раскрыла — как вчера, когда мы с ней встретились на площади.
— До самой смерти? Я так сказала? Да нет же, нет, мы будем жить там, пока война не кончится. Ты меня не так понял. А когда война кончится, я стану монахиней. Ну что ты на меня так смотришь?.. Разве уйти в монастырь не прекрасно?
— Нет, — с сердцем сказал я.
Она повертела серебряную цепочку вокруг запястья и ничего не ответила. Вконец расстроенные, мы двинулись дальше, не произнося больше ни слова. Однако не успели мы сделать десяток шагов, как Вера обвила мою шею рукой, как уже сделала это однажды.
— Знаешь, я, может, еще передумаю, — утешила она меня.
Но я уже не мог избавиться от гнетущего предчувствия, что она никогда не передумает, и мне совсем расхотелось идти на побережье, чтобы строить в дюнах дом. Я заклинал: пусть война длится долго-долго, целую вечность, пока мы оба не состаримся, и тогда Вере волей-неволей придется отказаться от своего намерения. Все это время она будет со мной, и я буду ее любить. Ведь любить монахиню я не посмею, да и белое облачко этого не одобрит.
Я насупился и молчал. Мне хотелось кричать, а не улыбаться. Ну почему она тоже хочет уйти из моей жизни, правда, не так, как мама и папа, но все же уйти?.. «Почему, Вера, милая?» — мысленно обращался я к ней. Ведь она меня целовала! А если девочка целовалась с мальчиком, разве она может после этого уйти в монастырь?
Вскоре мы добрались до шоссе и влились в поток беженцев.
В середине дня — часов около двух, а может быть, чуть позднее — чья-то невидимая рука смела беженцев с дороги. Словно сдуло ветром опавшие листья. В один миг. Автомобили, тележки и велосипеды остались стоять на дороге, брошенные своими владельцами, а люди, все до одного, исчезли. Мы не знали, что все это значит, и, конечно, заволновались. И все же упорно продолжали шагать вперед, правда уже без прежней решительности.
— Как странно, — пробормотала Вера, беспокойно озираясь.
— Может, объявили воздушную тревогу? — предположил я.
Но и впереди, и позади нас было очень тихо. В стойлах ближней фермы мычала скотина и слышалось позвякивание цепей, напоминавшее скрежет танковых гусениц.
— И все-таки тут что-то не так, — сказала Вера. Но не успела она договорить, как мимо нас промчался велосипедист в темно-синей форме с блестящими пуговицами — деревенский полицейский.
— Смывайтесь отсюда поживее, ребята! — заорал он. — Быстрей. Немцы идут! — И понесся дальше, изо всех сил налегая на педали.
