Вскоре машина поднялась на холм, и перед нами открылась долина удивительной красоты: фруктовые сады с яблонями в цвету, а между ними, словно кусочки засахаренных фруктов, вкраплены зеленые и коричневые пятнышки, среди которых двигались белые пятнышки поменьше — не что иное, как коровы.
На миг я забыл, что идет война, что погибли мама и папа, что я остался на свете один-одинешенек. Мир был так велик, так необъятен, так прекрасен! Нога моя уже почти поджила. Правда, на ней еще оставалась легкая повязка, но мне она нисколько не мешала, я ходил совершенно свободно, совсем как прежде, и не испытывал ни малейшей боли. Эта раненая нога — единственное, что еще напоминало мне о трагических событиях на поросшем лесом склоне, но сейчас она уже заживала, а заодно, казалось, подживало и все остальное — успокаивалась боль в груди и невыразимое отчаяние, от которого непрестанно саднило в горле.
Улучив минуту, я спросил, куда девались наши велосипеды и весь багаж, и получил одно-единственное разъяснение: все наши пожитки поглотила бездна, в которой исчезли и мои мама и папа. Я довольно быстро забыл о пропаже вещей. Постепенно свыкся с Эваристом и даже осмелился задавать ему вопросы, на которые он охотно, хотя и не слишком подробно отвечал. Он больше любил петь, это я сразу понял.
Как только он закончил песенку, в которой без конца повторялись слова: «Вместе возвращались из высоких хлебов», — я спросил его, долго ли нам еще ехать. Эварист мотнул головой.
— Мы в самом начале пути. Может, тебе нужно выйти?
— Нет, — торопливо ответил я.
— Нам еще предстоит проехать немалое расстояние, — объяснил он. — И мы не можем часто останавливаться, ведь мофы наступают нам на пятки. Надо торопиться. Иначе нас отрежут с севера. Они там засели, вшивые негодяи.
Это были первые слова, которые я услышал о войне и о фронте, о настоящих боях, мне хотелось расспросить обо всем поподробнее, но Эварист молчал. Машина, идущая впереди нас, внезапно остановилась, и Эварист, чертыхнувшись, что есть силы выжал педаль тормоза.
— Что там опять стряслось?
Он высунул в окно голову и нетерпеливо оглядел колонну. Солдаты в кузове тоже зашевелились. Один из них открыл люк, ведущий в кабину, как раз над моей головой, и громко заорал:
— Опять задержка. Видно, снова кому-нибудь понадобилось выйти по нужде!
— Заткнись! — рявкнул Эварист.
На низенькой ограде, тянувшейся вдоль дороги, сидели две девушки — очевидно, тоже беженки, — они ели крутые яйца. Судя по всему, они неплохо устроились, обе весело болтали ногами, и на войну им было абсолютно наплевать. Солдаты под брезентовым навесом возбужденно заорали что-то, девчонки в ответ блеяли как козочки.
