Альбертина Спанс была очаровательной, очень веселой и очень некрасивой женщиной. Она лишилась всех зубов, так как они у нее начали выпадать от голода, а денег, чтобы заказать протез, не было, так она и осталась без зубов — глаза тридцатилетней женщины, а рот восьмидесятилетней старухи. Каждый полдень мы ходили вместе с ней в общественную столовую Леопольда III, где нам бросали в мисочку две картофелины и кусочек мяса (закройте дверь быстрее, чтобы не сдуло обед!). Вместе с нами ходила еще одна женщина — как же ее звали? — которую недавно хватил удар, и она умерла; так вот она все время выходила из себя и обзывала нас немецкими прихвостнями, когда мы уверяли, что война продлится не менее пяти лет.
— Этого не может быть, мой муж говорит, что это будет «блицкриг»,[19] и, если война протянется больше месяца, я не знаю, что мы будем делать.
Она говорила самые странные вещи, которые мне когда-либо приходилось слышать. О Лоде Зиленсе,[20] например, она сказала, что он плохой писатель… Ах да, мадам Ламменс — вот как ее звали! Альбертина Спанс только смеялась над безумными утверждениями мадам Ламменс. Впрочем, она смеялась надо всем: над супом «Зимней помощи», над очередями и над немецкими афишами… Еще помнится мне, что, возвращаясь назад, мы иногда встречали пронемецки настроенного учителя, с ним мы не разговаривали, хотя сам по себе это был вполне приличный человек, в котелке, с большими, широко расставленными ногами. Он же, несмотря ни на что, продолжал очень вежливо с нами здороваться: «Добрый день, мадам Ламменс, добрый день мадам Спанс». И однажды Альбертина, которая всю дорогу смеялась как сумасшедшая, вдруг повернулась к нему и с угрозой произнесла: «Скажите лучше «добрый день» моему аппетиту».
— Я потеряла от голода все мои зубы, — сказала она в другой раз. А на следующий день: — У меня все время болит и болит здесь. — И она поднесла руку к сердцу. Но в остальном она была неизменно весела, пыталась вселить в нас оптимизм и все время повторяла: — Вот подождите, кончится война, ведь когда-нибудь все же раздавят этих серых вшей, и мы еще тряхнем стариной, станцуем свинг. Боюсь только, что у меня рассыплются кости.
И она опять прижимала руку к груди. Да, она стала прижимать руку к сердцу все чаще и чаще. Иногда она останавливалась на углу с бидончиком супа в руках и кричала нам:
— Эй, подождите! — А однажды даже попросила: — Поднесите мне немножко суп.
