— Нет, не видела.
— Гадина! — прошипела Дании, повернувшись к ней.
Плевать! Корнелия гордо прошла мимо.
— Жирная корова! Ты можешь сама вымыть ванную, — продолжала шипеть ей вслед милая одноклассница.
Плевать! Возможно, завтра они снова… Возможно…
Корнелия внезапно проснулась. Раннее утро? Или еще середина ночи? Она пошарила рукой, отыскивая свои часы.
— Четыре часа, — тихо сообщил Анатолий. — Можно к тебе? — Не успела она ничего возразить, как он залез под одеяло. Получилось довольно неуклюже, вероятно, он хотел лечь к стене.
— Эй! — вполголоса возмутилась она. — Что ты выдумал?
— Тише, — прошипел он. — Фредерсен ходит по коридору — проверяет. Наверно, он никогда не спит.
Корнелия, все еще полусонная, молча перевернулась на бок. Она вообще не понимала, что происходит, но ощущала приятное тепло его тела. Он тесно прижался к ней, его вялый пенис касался ее ягодиц. Неужели Анатолий голый? Вроде нет. Сама же она была только в уродливой ночной рубашке. Она нисколько не боялась. Наоборот, в паху разлилось сладкое томление — обычно она вызывала его у себя, когда лежала одна.
Дверь чуточку приоткрылась. По комнате скользнул желтоватый конус фонарика. Фредерсен. Корнелия закрыла глаза. Конус осветил ее лицо. Дверь тихонько закрылась.
— Зачем ты пришел? — тихо спросила она. Собственный голос показался ей неестественно писклявым.
— Но ведь хорошо, правда? — Анатолий нежно поглаживал ей спину.
— Ну… да! — согласилась она. Он тихонько засмеялся и ничего не ответил. Его руки скользнули ниже. Она почувствовала, что он небрежно, как бы невзначай, потрогал ее попку, и повернулась к нему. — Я боюсь. Не надо.
— Я и не собираюсь. Сейчас уйду.
— Надеюсь, у тебя не будет неприятностей, если он не найдет тебя в постели?
— Нет. Я быстро вернусь.
— Может, завтра опять?
— Может.
Он вышел, Корнелию затрясло крупной дрожью. То, что случилось с ней сейчас, было самым невероятным и одновременно самым настоящим из всего, что она вообще помнила в своей жизни. Она погладила себя по разным интересным и красивым местам, которые все одноклассники считали такими безобразными.
Посмотрела на часы. Половина пятого. О сне нечего и думать.
Тойер счел, что праздник Богоявления как нельзя лучше подходит для выполнения печальных обязанностей. Он давно не был на могиле Вернера Штерна в Хандшусгейме, отчасти из-за того, что она была такой аляповатой. Он терпеть не мог гранитных плит, отполированных до зеркального блеска. Коллеги покойного не сумели отговорить простоватую вдову от эпитафии: «Здесь в земле покоится… но любовь…» и прочее. Как положено, почти закрытый плющом, горел маленький красный огонек лампады. Католик Хафнер уже не раз заверял сослуживцев, что будет поддерживать его «всю жизнь».
