Кривоножко медленно присел, снял каску и хотел было «рассупониться», но не посмел: вспомнил, как всегда на него косился Лысов. Басни заметил это и засмеялся:
— Привык к амуниции? А я все никак не могу привыкнуть… Гражданка, знаешь ли… посвободней хочется.
Кривоножко даже встряхнул головой, отводя наваждение. Все противоречило его представлению о командирах батальонов: и образование, и стиль поведения, и даже внешний вид. Пришел новый человек, такой, которого он не ждал и ждать не мог.
Кривоножко опять встряхнулся и поерзал — появилось ощущение подвоха: играет старший лейтенант, ждет, когда Кривоножко попадет впросак.
Басин почувствовал, а может, и понял состояние своего заместителя по политической части. Лоб наморщился, и шрамик стал виднее.
— Ну что ж, Павел Ефимович, докладывай о политико-моральном состоянии вверенного нам батальона. Кривоножко отметил: первое обращение на «ты» не обмолвка. Что это значит? Стремление сразу установить добрые, равные отношения или, наоборот, подчеркивание их неравенства? Для Кривоножко всегда — и в учительской среде и на политработе — все эти мелочи, переливы человеческих отношений имели огромное значение. И он решил сдерживаться.
Говорил он коротко, ясно, и получалось, что батальон в целом крепкий, хорошо сколоченный, ЧП — чрезвычайных происшествий — не бывало давненько, хотя, конечно, есть и недоработки: недостаточная идейная закалка молодых, и по возрасту и по боевому опыту, командиров, трудность ведении партполитработы: неудачные бои на юге… Люди нервничают. Приходится крутиться — не столько разъяснять, потому как что ж разъяснять в таком цейтноте? — сколько придерживать и сглаживать.
Басни слушал не перебивая, изредка делая пометки в своей толстой тетради, с интересом вглядываясь в замполита. И это вглядывание тоже не нравилось Павлу Ефимовичу: в прежние времена прежние начальники сразу, не таясь, выносили решение — правильно говоришь или неправильно. Можно было быстро поправиться, уловить, чего хочет начальник. А этот молчит и пишет.
— Значит, ЧП не было… — Басин навалился грудью на стол и сцепил кисти. — А как вы рассматриваете случай с пленным?
Вот… Вот и начинается? Вон он когда берет за глотку. Кривоножко выпрямился. В эту минуту он больше всего ненавидел этого самого пленного — ведь как бы все хорошо получилось, если бы не этот дурак. Павел Ефимович даже пожалел, что его не убили в суматохе на ничейке, но не то что осудил или отогнал эту поганую мысль, а заглушил ее.
