Образы и сюжеты, навеянные историческим прошлым и природой Средиземноморья, мифами и искусством разных народов, античностью и Ренессансом, чрезвычайно характерны для лирики и первых драматических опытов Томана. В 1929 году выходит его повесть «Давид Грон», многие страницы которой представляли собой литературный дневник путешествия по Италии. Однако само восприятие античности и Ренессанса у молодого Томана остается в русле художественного наследия таких чешских писателей конца XIX – начала XX века, как Ярослав Врхлицкий, Юлиус Зейер, Йозеф Сватоплук Махар, противопоставлявших великое прошлое и прекрасную природу юга серой будничности современной им буржуазной Чехии.
Один из проницательнейших исследователей литературы М. М. Бахтин отмечал: «Мы обычно стремимся объяснить писателя и его произведения именно из его современности и ближайшего прошлого… Мы боимся отойти во времени далеко от изучаемой эпохи. Между тем произведения уходят корнями в далекое прошлое».[3]
Отголоски древней фольклорной стихии звучали в смехе Ярослава Гашека. А писатель-коммунист Владислав Ванчура, в новаторском творчестве которого Томан на рубеже 20-х и 30-х годов увидел для себя новый художественный ориентир, соединил с этой никогда не оскудевавшей в чешской литературе и пробивавшейся сквозь книжные напластования подспудной народной струей языковую культуру и философскую глубину чешского гуманизма и чешской реформации XIV–XVI веков.
Хотя друг Ванчуры известный чешский поэт Витезслав Незвал, выражая взгляды молодых революционно настроенных писателей, утверждал: «Поэт не знает, как одевались солдаты в том или ином веке. Поэт не знает истории… Мы не в состоянии представить себе, чтобы поэтическое произведение могло возникнуть из документов»,[4] именно Владислав Ванчура и его последователи проложили в чешской литературе XX века путь современному историческому роману. Чрезмерному увлечению психологическими нюансами в прозе прустовского типа и натуралистическому бытописательству они противопоставили традиции ренессансной эпики, чисто книжному, музейному восприятию прошлого – ощущение его злободневности, тенденциозному прославлению барокко в творчестве писателей-католиков – ренессансное мироощущение.
Этим мироощущением пронизан и роман Томана «Человек откуда-то» (1933). Книга решена в юмористическом ключе. Но юмор, как утверждал Ванчура, – это не столько шутки и комические ситуации, сколько особый угол зрения, мудрая снисходительность, роднящая создателя образов Дон Кихота и Санчо Пансы с «правосудием сказок». Только благодаря «правосудию сказок», всегда карающему порок и вознаграждающему добродетель, томановский Кайман, бродячий лекарь и продавец мазей (следует иметь в виду, что одним из первых чешских фольклорных сценических персонажей был Продавец мазей из драматического отрывка XIV века), возглавивший народное сопротивление феодалам и церкви, в конце концов, подобно Санчо Пансе, становится властителем острова, где установляет благоденствие и справедливость.
