Преклонив колени перед распятием, медленно пропускает она меж тонких пальцев шарики четок из семян клокички.
Прекрасна донья Херонима. Нежное, выразительное лицо под гладко зачесанными черными волосами — эта шапка волос блестит, как сарацинский шлем вороненой стали, — стройное тело отлито в упругие формы, и темные, сияющие глаза на белом лице под высоким челом.
Прекрасна была она невестой, когда дон Томас уводил ее от алтаря кафедрального собора, сжимая руку ее в могучей длани. Стоял в толпе свадебных гостей молодой священник дон Викторио де Лареда и плакал. Плакала и невеста Томаса, ибо любила Викторио. Но бог якобы судил иное. Потому-то и шла она от алтаря рядом с Томасом, и слезы скатывались на ее белое платье.
Прекрасна была эта женщина, когда дон Томас увез ее в маньярское уединение. И здесь, страшась соприкосновения с миром, питая отвращение к оружию, коням, быкам и шуму, решила донья Херонима: раз не могла отдать сердце мужчине, которого любила, отдаст его богу, которому служит Викторио.
Покои ее — пурпур, золото, тяжелые парчи. Здесь всегда царит полумрак, и между витых колонн белого мрамора — большое распятие, скамеечка для коленопреклонений и негасимая лампада на серебряных цепочках.
Покои ее — роскошная молельня, и владычица тысяч подданных, затянутая в тугой черный атлас, с большим крестом чеканного золота, унизанным алмазами, на груди, преклоняет колена и возносит молитвы за сына — сегодня, как каждый день. Напоминает себе, что некогда, из любви к дону Викторио, возмечтала она, чтобы новорожденный сын ее стал священником.
Это желание она поверила дону Викторио, ныне уже архиепископу, и судьба Мигеля была решена. Архиепископ принял мысль доньи Херонимы как свою и тотчас известил об этой новости великого инквизитора, дабы снискать его милость. И снискал. Ибо какой же сановник церкви устоит, когда ему вместе с душой благороднорожденного предлагают несметные богатства Маньяры для вечно голодной мошны святой церкви?
Дон Томас сопротивлялся долго и яростно. Единственный сын! Единственный наследник! Продолжатель рода! Но страх перед инквизитором был сильнее желания отца видеть в сыне продолжателя славного рода. Порою граф вновь и вновь взрывается возмущением, гневом, клянется всеми предками, что не даст своего согласия, — но ясно, что выйдет не по его.
Сеть интриг распростерлась над Мигелем, едва он вырос из детских башмачков, и с семилетнего возраста воспитание его доверили Трифону, который, подобно ворону, целыми днями каркает про ад, про кары, про вечную погибель.
